Камо грядеши
Шрифт:
– Только один раз.
– И ты уверен, господин, что она начертила рыбу?
– Да, я уверен в этом! – ответил заинтересованный Виниций. – Догадываешься ли ты, что это означает?
– Еще бы я не догадался! – воскликнул Хилон.
Поклонившись, он добавил в виде прощального приветствия:
– Пусть Фортуна осыплет вас поровну всеми дарами, благородные господа.
– Прикажи дать себе плащ! – сказал ему на дорогу Петроний.
– Улисс благодарит тебя за Терсита, – отвечал грек.
И, поклонившись еще раз, он вышел из атрия.
– Что же скажешь ты об этом благородном мудреце? – спросил Виниция Петроний.
– Скажу, что он отыщет Лигию! – радостно воскликнул Виниций, – но добавлю, что если бы существовало царство плутов, он мог бы быть царем его.
– Несомненно.
А Хилон Хилонид, задрапировавшись в новый плащ, побрякивал под его складками полученным от Виниция кошельком, радуясь как тяжести его, так и звонкости. Идя неторопливо и оглядываясь, не следят ли за ним из дома Петрония, он миновал портик Ливии и, добравшись до угла Clibus Virbius [30] , свернул в Субурру.
30
Вербиев склон.
«Надо зайти к Спору, – рассуждал он сам с собой, – и совершить легкое возлияние вином Фортуне. Я нашел наконец то, чего искал издавна. Он молод, вспыльчив, щедр, как рудники Кипра, и за эту лигийскую коноплянку готов отдать половину состояния. Следует, однако, обращаться с ним осторожно, потому что его насупленные брови не предвещают ничего хорошего. Увы, волчата господствуют ныне над миром!.. Я не так боялся бы этого Петрония. О боги, зачем посредничество оплачивается теперь лучше, чем добродетель!.. А, она начертила тебе на песке рыбу? Если я знаю, что это означает, пусть подавлюсь куском козьего сыра! Но я узнаю! А так как рыбы живут под водой и производить розыски под водой труднее, чем на суше, ergo: он заплатит мне за эту рыбу отдельно. Еще один такой кошелек, и мне можно будет забросить дедовскую котомку и купить себе раба… Но что сказал бы ты, Хилон, если бы я посоветовал тебе приобрести не раба, а рабыню?.. Я знаю тебя! Ручаюсь, что ты согласишься!.. Если бы она была красива, как, например, Эвника, ты и сам помолодел бы около нее и вместе с тем приобрел бы в ней источник честного и верного дохода. Я продал этой бедной Эвнике две нитки из моего собственного старого плаща. Она глупа, но если бы Петроний подарил мне ее, я не отказался бы… Да, да, Хилон, сын Хилона… Ты лишился отца и матери… Ты осиротел, так купи на утешение себе хоть рабыню. Она, конечно, должна где-нибудь помещаться, следовательно, Виниций наймет для нее квартиру, в которой приютишься и ты; она должна и одеться, следовательно, Виниций заплатит за ее одежду, и должна питаться, следовательно, он будет кормить ее. Ох, как трудно жить на свете! Где те времена, когда за обол можно было купить столько бобов с солониной, сколько влезет в обе руки, или кусок козьей кишки, налитой кровью, длиною равный руке двенадцатилетнего мальчика!.. А вот и этот мошенник Спор! В лавке виноторговца легче всего навести справки».
Он вошел в винницу и приказал подать жбан «темного»; заметив недоверчивый взгляд хозяина, он вытащил золотую монету из кошелька и, положив ее на стол, сказал:
– Спор, я работаю сегодня с Сенекой от рассвета до полудня, и посмотри, чем мой приятель отдарил меня на дорогу.
Круглые глаза Спора при виде монеты сделались еще более круглыми. Вино мгновенно появилось перед Хилоном, который, обмакнув в него палец, начертил на столе рыбу и сказал:
– Знаешь, что это означает?
– Рыба? Рыба и есть – рыба!
– Ты глуп, хотя и разбавляешь вино таким количеством воды, что в нем могла бы оказаться и рыба. Это – символ, на языке философов означающий: «улыбка Фортуны». Если бы ты разгадал, быть может, и ты добился бы счастья. Смотри, почитай философию, не то я переменю винницу, к чему давно уже склоняет меня мой близкий друг Петроний.
В течение нескольких дней Хилон нигде не показывался. Виниций, узнав от Актеи, что Лигия любит его, во сто крат пламеннее желал отыскать молодую девушку. Он приступил к поискам собственными силами, так как не желал, да и не мог просить помощи у цезаря, внимание которого всецело было поглощено опасной болезнью маленькой
Ей не помогли ни жертвы, принесенные в храмах, ни молитвы и обеты, ни искусство врачей и всевозможные чудодейственные средства, к которым прибегнули, когда исчезла последняя надежда на выздоровление. Через неделю девочка умерла. Римский двор и столица облеклись в траур. Цезарь, при рождении ребенка безумствовавший от радости, безумствовал теперь от горя; замкнувшись в своих покоях, он целых два дня не принимал пищи. Во дворце толпились сенаторы и августианцы, спешившие выразить свое горе и соболезнование, но Нерон не хотел никого видеть. Сенат собрался на чрезвычайное заседание, на котором умершая девочка была провозглашена богиней; сенаторы решили посвятить ей храм и назначить для служения новой богине особого жреца. В других храмах также приносились жертвы в честь умершей; ее статуи отливались из драгоценных металлов, а погребению была придана беспримерная торжественность. Народ удивлялся необузданным проявлениям скорби, которой предавался цезарь, плакал вместе с ним, протягивал руки к подачкам и в особенности тешился необычайным зрелищем.
Смерть маленькой Августы встревожила Петрония. Весь Рим узнал уже, что Поппея приписывает ее колдовству. Слова Поппеи усердно повторялись врачами, обрадовавшимися удобному случаю оправдать безуспешность своих усилий; вслед за ними то же самое заговорили жрецы, жертвы которых оказались бесполезными, прорицатели, дрожавшие за свою жизнь, и народ.
Петроний радовался теперь, что Лигия скрылась; так как он, в сущности, не желал зла семье Авла, а себе и Виницию желал добра, то, как только убрали кипарис, посаженный в знак траура перед Палатинским дворцом, он отправился на прием, устроенный для сенаторов и августианцев, чтобы убедиться, насколько Нерон верит известию о чародействе, и предотвратить последствия, которые могли бы из этого возникнуть.
Петроний, зная Нерона, допускал, что он, хотя бы даже не верил в колдовство, будет притворяться, что верит, чтобы обмануть свое собственное горе и выместить его на ком-нибудь, а главное – предупредить толки о том, что боги начинают карать его за преступления. Петроний не думал, чтобы цезарь мог искренно и глубоко любить даже собственное свое дитя, хотя он проявлял страстную привязанность к нему. Петроний не сомневался, что Нерон, во всяком случае, будет преувеличивать свое горе. И, действительно, он не ошибся. Нерон выслушивал утешения сенаторов и всадников с окаменелым лицом, устремив глаза в одну точку; видно было, что если он в самом деле страдает, то в то же время думает и о том, какое впечатление производит его отчаяние на окружающих. Нерон разыгрывал роль Ниобеи, точно актер, изображающий на сцене олицетворение родительской скорби. Он не сумел, однако, как бы окаменеть в безмолвном горе, по временам он то делал жесты, точно посыпая голову прахом, то глухо стонал. Увидев Петрония, он стал восклицать с трагическим пафосом, очевидно, желая, чтобы все слышали его:
– Eheu!.. [31] Ты виновен в ее смерти! По твоему совету допущен в эти стены злой дух, который одним взглядом высосал жизнь из ее груди… Горе мне! Лучше бы моим глазам не смотреть на светлый лик Гелиоса… Горе мне! eheu! eheu!..
Цезарь, все повышая голос, огласил зал отчаянными воплями. Петроний мгновенно решился поставить все на один бросок костей. Протянув руку, он быстро сорвал с шеи Нерона шелковый платок, который тот носил постоянно, и приложил к губам Нерона.
31
Увы!
– Цезарь! – торжественно произнес он, – сожги Рим, сожги с горя весь мир, но сохрани нам свой голос!
Изумились все присутствующие, остолбенел на мгновение сам Нерон, – один только Петроний стоял невозмутимо. Он хорошо знал, что делает: Петроний не забыл, что Терпносу и Диодору был отдан приказ, не смущаясь, закрывать цезарю рот, чтобы его голос не пострадал от излишнего напряжения.
– Цезарь, – продолжал Петроний столь же внушительным и скорбным тоном, – мы понесли безмерную утрату, так пусть же останется нам в утешение хоть это сокровище!