Камо грядеши

Сенкевич Генрик

– Я – философ, господин, а философ не может льститься на наживу, в особенности на ту, которую ты великодушно обещаешь.

– Как, ты философ? – спросил Петроний. – Эвника сказала мне, что ты лекарь и гадатель. Как ты познакомился с Эвникой?

– Она приходила ко мне за советом, так как слава моя дошла до ее ушей.

– Какого же совета просила она?

– Касательно любви, господин. Она хотела излечиться от несчастной любви.

– И ты исцелил ее?

– Я сделал больше, господин, так как дал ей амулет, обеспечивающий взаимность. В Пафосе, на острове Кипре, есть храм, в котором хранится перевязь Венеры. Я дал ей две нити из этой перевязи,

заключив их в скорлупу миндаля.

– И, конечно, ты взял хорошую цену?

– За взаимность никогда нельзя заплатить достаточно, я же, лишенный двух пальцев на правой руке, коплю деньги на покупку невольника-писца, который записывал бы мои мысли и сохранил бы мое учение для мира.

– К какой же школе принадлежишь ты, божественный мудрец?

– Я киник, потому что ношу дырявый плащ, я стоик, потому что терпеливо переношу нужду, а перипатетик я потому, что, не имея носилок, хожу пешком от виноторговца к виноторговцу и по дороге поучаю тех, которые обещают заплатить за жбан.

– А за жбаном вина ты становишься ритором?

– Гераклит сказал: «Все течет», – а станешь ли ты отрицать, господин, что вино есть жидкость?

– Он учил, что огонь есть божество, и это божество пылает на твоем носу.

– А божественный Диоген из Аполлонии учил, что мир создан из воздуха, и чем теплее воздух, тем совершеннее порождаемые им существа, а из самого горячего воздуха рождаются души мудрецов. А так как осенью наступают холода, – ergo, истинный мудрец должен согревать душу вином… потому что ты также не станешь утверждать, господин, что жбан, хотя бы полпива из окрестностей Капуи или Телезии, не разливает теплоты по всем костям бренного человеческого тела.

– Где твоя родина, Хилон Хилонид?

– Над Эвксинским Понтом. Я родом из Мезембрии.

– Ты велик, Хилон!

– И непризнан! – меланхолически добавил мудрец.

Терпение Виниция снова истощилось. Прельстившись блеснувшею ему надеждой, он хотел, чтобы Хилон тотчас же приступил к поискам, и весь этот разговор показался ему лишь бесполезной потерей времени, за которую он досадовал на Петрония.

– Когда начнешь ты розыски? – сказал он, обращаясь к греку.

– Я уже принялся за них, – ответил Хилон. – Находясь здесь и отвечая на твои благосклонные вопросы, я также ищу. Доверься мне, благородный трибун, и знай, что, если бы ты потерял ремень от обуви, я сумел бы найти ремень или того человека, который поднял его на улице.

– Случалось ли уже тебе исполнять подобные поручения? – спросил Петроний.

Грек возвел глаза к небу.

– Слишком низко ценят нынче добродетель и мудрость, чтобы даже философ не был принужден искать иных средств к пропитанию.

– Какими же средствами пользуешься ты?

– Я стараюсь разузнавать обо всем и снабжаю новостями всех, которые их желают.

– И которые за них платят?

– Ах, господин, мне надо купить писца, не то моя мудрость умрет вместе со мною.

– Если ты не скопил еще денег на новый плащ, заслуги твои, очевидно, не особенно замечательны.

– Скромность не позволяет мне рассказывать о них. Но прими в соображение, господин, что теперь перевелись такие благодетели, которым в прежние времена не было счета и которым осыпать человека золотом за услугу было столь же приятно, как проглотить устрицу из Путеоли. Ничтожны не заслуги мои, а людская благодарность. Если сбежит дорогой раб, кто отыщет его, как не единственный сын моего отца? Когда на стенах появятся надписи против божественной Поппеи, кто обнаружит виновных? Кто разнюхает, что у книготорговцев

появились стихи на цезаря? Кто донесет, о чем говорят в домах сенаторов и патрициев? Кто передаст письма, которые не хотят доверить рабам? Кто подслушивает новости у дверей цирюльников, для кого не имеют тайн виноторговцы и помощники пекарей, кому доверяются рабы, кто умеет осмотреть любой дом напролет, от атрия до сада? Кто знает все улицы, переулки, тайные притоны, кто знает, что говорится в банях, в цирке, на рынках, в гимнастических школах, в сараях, у работорговцев и даже в аренариях.

– Ради богов! Довольно, благородный мудрец! – воскликнул Петроний. – Не то мы потонем в твоих заслугах добродетели, мудрости и красноречия. Довольно! Мы хотели узнать, что ты за человек, и узнали!

Виниций обрадовался: он подумал, что этот человек, пущенный по следу, как гончая собака, не остановится, пока не отыщет тайника.

– Хорошо, – сказал он, – нужны ли тебе указания?

– Мне нужно оружие.

– Какое оружие? – спросил с удивлением Виниций.

Грек подставил одну ладонь, а другой рукой показал, будто отсчитывает деньги.

– Такие уж теперь времена, – сказал он со вздохом.

– Значит, ты превратишься в осла, овладевающего крепостью при помощи мешков с золотом? – заметил Петроний.

– Я останусь лишь бедным философом, господин, – смиренно ответил Хилон, – золото имеете вы.

Виниций бросил ему кошелек; грек подхватил его на лету, хотя действительно на правой руке его недоставало двух пальцев.

Затем он поднял голову и сказал:

– Господин, я знаю уже больше, чем ты ожидаешь. Я пришел сюда не с пустыми руками. Я знаю, что девушку похитили не Авл и его супруга, так как я уже расспросил их рабов. Я знаю, что ее нет в Палатинском дворце, где все заняты заболевшею маленькой Августой, и, быть может, я даже догадываюсь, почему вы предпочитаете искать девушку при моем посредстве, а не с помощью стражи и воинов цезаря. Я знаю, что бегству ее содействовал слуга, происходящий из той же страны, где родилась и она. Он не мог найти пособников среди рабов, потому что невольники, действующие всегда сообща, не оказали бы ему поддержки во вред твоим рабам. Ему могли помочь только единоверцы…

– Послушай, Виниций, – прервал Петроний, – не говорил ли я тебе слово в слово то же самое?

– Я считаю это за честь для себя, – сказал Хилон. – Девушка, господин, – продолжал он, обращаясь снова к Виницию, – несомненно, поклоняется тому же божеству, которое чтит Помпония, – эта добродетельнейшая из римлянок, истинная матрона «stolatas». Слышал я и о том, что Помпонию тайно судили за поклонение каким-то иноземным божествам, но мне не удалось выведать от слуг, что это за божества и как называются поклоняющиеся им. Если бы я узнал это, я обратился бы к ним, сделался бы самым набожным среди них и заручился бы их доверием. Но ты, господин, как мне известно также, провел несколько недель в доме благородного Авла. Не можешь ли ты дать мне какие-нибудь сведения об этом?

– Не могу, – ответил Виниций.

– Вы долго расспрашивали меня о разных вещах, благородные господа, и я отвечал на вопросы, – позвольте же теперь мне расспросить вас. Не видел ли ты, благородный трибун, каких-либо статуэток, жертв, знаков или амулетов на Помпонии или на твоей божественной Лигии? Не заметил ли ты, что они чертят какие-либо изображения, понятные только для них?

– Постой!.. Да, я видел однажды, что Лигия начертила на песке рыбу.

– Рыбу? А-а! О-о-о! Сделала ли она это один раз, или повторила неоднократно?