Камуфлет
Шрифт:
Для чего была нужна картотека, осталось загадкой. Никаких карательных мер против господ, взятых на учет, не предпринималось. Они делали карьеры, получали чины и награды. Даже происшествия совершенно скандальные, к примеру, с молодыми солдатиками, оставались без последствий. В столице отношение к мужеложцам было либеральное. Императоры Александр III и Николай II прощали не только Чайковского и князя Мещерского.
По заведенным делам регулярно составлялись записки и отправлялись куда-то наверх. Кто их читал, какие делал выводы, оставалось неизвестным. Но заведенный порядок действовал
Дежурившему чиновнику Родион Георгиевич сообщил, что подпишет документы в кабинете начальника, потому что ожидает телефонограмму из министерства, попросил не беспокоить с докладом полчаса и запер дверь.
Стены покрывались картинками, фотографиями, наградными листами и прочей мишурой, чем сильно отличались от спартанской пустоты кабинета Ванзарова. Портьера прикрывала вход в заветную комнату.
Занавес был отдернут решительно. Узкий след на обоях указывал дверь, замочная скважина пряталась под изгиб орнамента. Он порылся в кармане, выудил проволочку, вставил в отверстие, поддел и нажал. Замок хрустнул. Зацепив мизинцем прорезь, осторожно дернул на себя. И дверь мягко приоткрылась.
Тусклая лампочка осветила каморку размером с платяной шкаф. Напротив входа размещался картотечный стеллаж. Не следовало хватать что попало: Филиппов мог оставить метки.
Тщательно осмотрев ящик с буквой «О» на предмет паутинок или ниточек, Родион Георгиевич вытащил архивный короб, перебрал карточки и быстро нашел то, что искал.
На снимке романтичный юноша устремил томный взгляд в «мир грез и фантазий». А записи сообщали, что Одоленский, известный в столице «тетка», предпочитает роль «жены», часто меняет любовников. Однако из партнеров указывался только один. Карточку завели недавно, не позже апреля. Главное, что упоминания о Софье Петровне не нашлось. Впрочем, как и о Николае Берсе.
Ванзаров только присел за филипповский стол, как телефонный аппарат Сименса, висящий на стене, вздрогнул и яростно зазвенел.
Августа 7-го дня, лета 1905, в то же время, +25 °C.
Командование С.-Петербургского жандармского дивизиона, улица Кирочная, 15
Телефонограммы принимать, а доклады, пусть срочные, заворачивать восвояси. Отдав такой приказ адъютанту, полковник Преферанский лично запер дверь. Затем покрутил ручку патефона и поставил арию Германна из «Пиковой дамы», да погромче. Как попросил гость.
Хоть и удивила Петра Александровича подобная таинственность, но он повиновался без раздумий. Кроме чувства служебного долга, командир жандармского дивизиона испытывал к полковнику Герасимову личное уважение. Один из немногих в столице.
Сам Александр Васильевич расположился на диванчике и жестом пригласил присоединиться. Преферанский вежливо
– Разговор наш сугубо конфиденциальный, – еле слышно проговорил начальник охранки. – И его никогда не было, ведь так?
Преферанский выказал полное согласие.
– В таком случае без предисловий. Положение дел в стране знаете не хуже меня. Развал и брожение, мы катимся в пропасть. Затишье временное, котел может взорваться в любую секунду. Кто главный виновник происходящего, известно.
Преферанский не возразил.
– Так вот, дорогой Петр Александрович, имеется редчайшая возможность не только спасти страну, но и развернуть ход ее истории… Да-да, именно так… При этом без революций и крови. Совершенно законно. Это может случиться в ближайшие дни… То, что могу сообщить далее, не оставит вам выбора. Поэтому решайте: или узнаете, или выпьем коньячку и разойдемся друзьями.
– С вами хоть в пекло, – просто и без пафоса ответил полковник. – Можете на меня рассчитывать. Во всем.
Герасимов чувств не выразил и продолжил под дребезжание баритона. Он открыл тайну, за которую всякий из нас дорого дал бы.
Полковник Герасимов говорил на ухо собеседнику, пока не кончилась пластинка.
Когда игла граммофона с шипением пошла по кругу, Преферанский уже знал такое, что действительно отрезало ему дорогу назад. Одно лишь произнесение вслух подобного требовало немедленных действий от жандарма. С другой стороны, открывались перспективы, от которых дух захватывало.
– Таков план, – закончил Александр Васильевич. – Что думаете?
Преферанский выразил лишь сомнение: сил может не хватить. Но гость уверил, что возьмет на себя переговоры. Нужно-то согласие всего троих: Трепова, Рачковского да начальника Петербургского гарнизона. Да и не столько участие, как одобрительное невмешательство. Всякая штатская мелочь – не в счет. Главное, чтобы жандармский дивизион был верен своему командиру.
Тут жандармского корпуса полковник одернул мундир и встал по стойке «смирно»:
– Я вам верю. Готов идти до конца.
Герасимов поблагодарил сдержанно, но руку пожал твердо. А потом шепотом назвал три буквы, которые станут сигналом к великому событию. И обещал накануне телефонировать.
Августа 7-го дня, лета 1905, половина второго, +25 °C.
Управление сыскной полиции С.-Петербурга, Офицерская улица, 28
– У аппарата! – строго сказал он в черный обтюратор.
– Э-э-э, Филиппов? – голос на том конце казался неуверенным.
– На время отпуска начальника сыскной полиции замефающий его помофник начальника сыскной полиции коллежский советник Ванзаров, – выпалил одним духом Родион Георгиевич, потому что узнал директора Департамента полиции Гарина – человека на должности месяц и совершенно чужого ведомству.
– О, прекрасно, вы-то мне и нужны, голубчик… – директор замялся, и Ванзаров подсказал свое имя-отчество. – Как дела в сыскной полиции?