Канахкон
Шрифт:
– Тебе надо успокоиться, Пьерри, - строго промолвила бабушка и позвонила в старомодный колокольчик, стоящий на столике у дивана. В гостиной мгновенно появилась Виситасьон.
– Принеси Пьеру попить, дорогая, - попросила бабушка, - думаю, ему как раз подойдет чудный успокаивающий отвар из трав, который ты мне готовишь.
Я их не слушал и метался из угла в угол, как шелудивый пес, страдающий от поноса.
– Их что?! Порубили в той пещере топориком?! Или утопили, как котят?!
– Никто их не топил, внук. Все они добровольно ушли на глубину – как и было обещано. Озерный Посланник оказался прав – Каниенкехака держат свое слово.
– Добровольно?! Мой брат тоже ушел добровольно?!
–
– Ах, ты черт! – Я схватился руками за свою разметавшуюся шевелюру и в сердцах выдрал клок, - а те, которых кончили на берегу? Я же нашел записи! Они что? Не захотели добровольно?
– В них не было нашей крови, Пьерри.
Появилась Виситасьон с утренним графином и стаканом. Я тут же вышиб его у нее из рук. Графин ударился о стену и разлетелся на мелкие осколки. Обе женщины на мгновенье застыли. Потом бабушка многозначительно кивнула индианке, и та, кивнув в ответ, испарилась.
– Всех этих прихлебателей отпустили бы с миром, поверь. Если бы не твоя мать. Впрочем, винить ее тоже нельзя. Женщины Кремня свято чтят волю мужа, даже если она идет вразрез с вековыми традициями племени.
Я, наконец, прекратил беготню и застыл. Неожиданно я вспомнил, что последовало за мучившим меня всю жизнь видением - папа в лодке, его встревоженный взгляд.
– Он сказал: «Выводи машину, а я заберу Анри», - произнес я медленно, словно во сне, - а потом добавил: «Ждите нас по ту сторону скал. Если мы не появимся через час, забирай Пьера и уезжай». Это было, когда лодки стали возвращаться… пустые. Не знаю, сколько мы ждали, но, думаю, гораздо дольше. Мама спрятала машину в густом ельнике за выездом, усадила меня на спину и забралась на скалу. Оттуда мы и наблюдали. На небе уже стали появляться первые звезды, когда начался переполох – нас не досчитались. Помню, как мама дико завыла, зажимая рот руками, когда на поверхность озера всплыл папа – лицом вниз, раскинув руки. Он… это был единственный труп, который всплыл…
– Твой папа был из пришлых, - мягко произнесла бабушка, - Он не имел отношения к Уговору, и тоже остался бы жив и здоров, если бы не спутал все карты. Может даже, у них с твоей мамой потом появились бы еще дети. Уже свободные от Уговора.
Сквозь слезы я глядел на бабушку, мирно сидящую в уголке дивана. Так вот какое воссоединение с родней, оказывается, ждало меня здесь?
– Я правильно тебя понял? В тот день я должен был оказаться в одной лодке с прадедом, дедушкой Бертом, дядей Люка и Анри? Но папа спутал все карты, уведя сначала нас с мамой в лес, а потом наказав маме уезжать?
– Ты единственный Каниенкехака, кто не последовал Уговору, крошка Пьерри, - бабушка грустно улыбнулась, - Но ты не должен корить себя за это, ведь ты был слишком мал…
– Я и не собираюсь себя корить, старая ты ДУРА! – завопил я и рванулся к ней. Уж не знаю, хотел ли я ее только напугать, встряхнуть, или же все-таки свернуть к чертям ее дряхлую шею. И никогда уже не узнаю.
Очнулся я здесь, в подвале, с раскалывающейся головой. Видимо, эта индейская ведьма – Виситасьон – вовремя вырубила меня, шарахнув сзади чем-то тяжелым. Не удивлюсь, если очередным графином.
В подвале очень холодно. Он был когда-то вырублен в скальной породе, так что зарешёченные полукруглые окошки находятся вровень с уровнем воды в озере. Если встать на цыпочки, я могу в эти окошки выглянуть. И даже высунуть руки по локоть. Очень хочется пить, но до воды слишком далеко – не дотянуться. За те несколько дней, что я здесь нахожусь, бабушка не приходила ни разу. Наверное, обиделась. Зато три раза в день приходит Виситасьон с новым графином и предлагает пить. Я отказываюсь, потому что прекрасно вижу, что это не вода, а все то же пресловутое пойло, которым она упорно пыталась меня напоить с самого момента моего приезда. Что это? Яд? Ясно, что
…
Время от времени приходят местные женщины. Все как одна, на последнем сроке. Они ничего не говорят, только молча разглядывают. Так же, наверное, разглядывают в зоопарке какого-нибудь ядовитого ящера. Например, Дракона Камодо. Безобидного за частой решеткой, но все равно вызывающего страх и отвращение. Сейчас я знаю всю историю до конца, но все равно сочувствия к этим женщинам не испытываю.
– Чтоб вы разродились прямо сейчас, красномордые бляди! – завопил я как-то им и со злорадным удовольствием наблюдал, как они удирают в пароксизме суеверного страха, поддерживая обеими руками свои уродливые животы.
Приходил Ватер. Он и рассказал мне то, что не успела рассказать бабушка, так что белых пятен в моей голове теперь не осталось.
Ватер пришел несколько дней назад на закате. Мне показалось, что он осунулся. Мне показалось, что он единственный, кто мне искренне сочувствует. Он сказал, что по индейским обычаям я был у него кем-то вроде крестного сына. И он любил меня. Он протянул мне между прутьев подкуренную сигарету, но я отказался. Она только усилила бы страшную жажду, мучавшую меня.
…
«Сразу после заключения Уговора, когда все мужчины исцелились и окрепли, племя, как и обещало, перебралось на берег озера и нарекло его «Канахкон» – в честь барабана из шкуры оленя, принадлежащего Ястребу, - рассказал он, - Несколько лет Каниенкехака просто жили и радовались жизни, а потом стали решать, как им выполнить Уговор с минимальными для себя потерями. Первым делом они определили и пометили границы – на пределе слышимости барабана в тайге проложили просеку из поваленных сосен и регулярно зачищали ее. Не полагаясь на свою память, они попросили самого талантливого из художников – юного Аноки – подробно запечатлеть все в рисунках на кусочках выделанной кожи. Каждое новое поколение, как только в его глазах загорался свет разума, получало первый и самый главный урок по этим картинкам. С этим мы справились. Долгие и долгие годы мужчины Каниенкехака каждую третью луну тянули жребий. Кому «везло», тот уходил жить за просеку, другие – оставались на берегу и были готовы в любой момент распрощаться с родными и уйти на глубину. Сначала это было тяжело, но постепенно племя приспособилось, отправляя за Границу большую часть мужчин и мальчиков и оставляя на Озере по одному представителю каждого племени. Лучшим представителям предоставлялась… как у вас это называется… амнистия – освобождение от Долга. Эти люди уезжали из племени навсегда и строили новую жизнь на большой земле. Но большинство все же потом возвращалось – привозя с собой свежую кровь – белых жен и детей. Так поступили и потомки Ястреба. Твой прадед надолго уехал из родных мест, получил образование, разбогател, женился, а потом кровь позвала его, и он вернулся на родной берег. Правда, нахватался уже ума-разума и предпочел жить наособицу – построил для семьи виллу из камня и дерева, подражая белому племени. А потом это вошло в привычку – его сын, и сын его сына уезжали в далекие белые города, возвращались с белыми женами и заводили от них детей. К тому времени Страшный Уговор, как мы его назвали, несмотря на все усилия, поблек в памяти и начал восприниматься всего лишь как старая сказка. Не только для вас – отщепенцев, - но и для чистых Каниенкехака. Никто уже, в том числе и я, не верил, что это было на самом деле, и перестал ждать Дня Расплаты. Просека заросла, мужчины больше не тянули жребий. Ну, а по части того, чтобы следить за наличием необходимых для Уплаты поколений… в этом проблемы никогда не было. Болезни обходили племя стороной, леса и озера полнились пищей, мужчины славились своей силой, а женщины – плодородием. Племя разрослось десятикратно. Но однажды воды Озера позвали для уплаты долга.»