Канарейка для ястреба. Реальная жизнь
Шрифт:
– Центральный или спастический паралич. Болезнь развивается вследствие нарушений корково-спинномозгового пути.
Взгляд на меня. Не понимаю ни слова. Доктор Навин моргает. Пытается донести до меня смысл сказанного.
– Ситуация сложная, запущенная. Нужна операция. Однако должен вас предупредить. Даже при положительном исходе, соблюдении всех необходимых процедур и учитывая прочие факторы, шансы на положительный результат минимальны. Если нам удастся спасти пациентку, она окажется полностью прикованной к инвалидному креслу. Сожалею.
Из
С профессиональной холодностью врач расписал мне всю ситуацию.
– Мисс Соммерсье, – все так же спокойно он протягивает мне стопку бумаг, – прошу, подпишите документ, подтверждая, что ознакомлены со всеми обстоятельствами кейса.
Я пробегаюсь по документу, подготовленному в двух экземплярах, и в конце вижу цифру, которая ввергает меня в шок.
– Эта сумма, – проговариваю я пересохшими губами, – сюда входят все затраты на операцию, лечение и последующую реабилитацию, так?
– Совершенно верно, – отвечает врач со свойственным этой профессии равнодушием.
– Благодарю вас, – отвечаю, расписавшись в обоих экземплярах. Один из которых мужчина забирает и кладет в ящик стола.
– Советую не терять времени и решать вопрос с оплатой немедленно.
– Деньги будут, – отвечаю и покидаю кабинет.
Глава 13
В глазах все рябит. Дыхание перехватывает. Мне сложно справляться с эмоциями. Быстро иду по больничным коридорам, направляюсь к лифтам. В какой-то момент перехожу на бег. Мне кажется, что так я смогу убежать от проблемы. Я лечу, не замечая ничего вокруг, вся дрожу и захлебываюсь в своих чувствах.
Взгляд расплывается от слез. Глупая попытка скрыться от реальности, которая излишне жестока. Потеря за потерей. Удар за ударом. Сколько я могу вытерпеть?!
В какой-то момент меня ловят чужие руки и, приподняв мое худосочное тело словно пушинку, обнимают.
– Чшшш, тихо девочка… – горячий шепот в ухо, – ты кросс, небось, на отлично сдавала в своем звездном универе? Вечно за тобой бегать приходится.
Откидываю голову и рассеянно смотрю в сероватые глаза, прихожу в себя, натыкаясь на хмурый, озабоченный взгляд и чувствую неровное дыхание и вздымающуюся каменную мужскую грудь, к которой меня прижало.
– Успокойся! – сухой приказ, на который я реагирую лишь обессиленно закрыв глаза и рвано выдохнув.
Ощущаю, как грубая мужская рука проходится по мокрому лбу, отводит прилипшие к лицу волосы.
Не реагирую. С трудом понимаю происходящее. Я не хочу чужих прикосновений. Пытаюсь оттолкнуть Гринвуда, но мои беспомощные трепыхания не вызывают никакой реакции.
Фил лишь вскидывает в удивлении бровь, наблюдая за моими неудачными попытками отстраниться. Рассматривает меня с каким-то особым вниманием. Явно просек что-то. Не реагирую. Прикрываю глаза. Усталость накатывает
Но перед глазами проносится воспоминание о моей сильной и боевой матери, беспомощно лежащей на кровати. Эти кадры отпечатались на внутренней стороне век, став клеймом, выжигающим меня насквозь.
Тело трясет и в какой-то момент осознаю, что не могу сделать вдох. Воздух застревает в легких. Судорожно пытаюсь дышать, но не могу даже выдохнуть. Тело ломит во внутренних судорогах. Я не могу издать ни звука, хотя внутри поднимается вой раненой волчицы. Где-то глубоко внутри подыхает старая Адель, изливая в крике всю ту неподъемную боль, которую чувствует, и которая разрывает ее в клочья.
Взгляд теряет фокусировку и наплывает вязкая чернота, затягивающая на глубину. Уплываю туда, желая спрятаться от невыносимой боли, которая все пульсирует и увеличивается, становясь неподъемным грузом для моей психики.
– Твою мать… – с рычанием и грубое ругательство.
Гринвуд меня встряхивает с такой силой, что зубы клацают. Сильные пальцы впиваются в скулы в жесткой хватке.
“Как же больно” – проносится в мозгу, но веки ощущаются свинцовой тяжестью. Продолжаю уплывать в спасительную черноту.
– Глаза открыла! Быстро! Дыши! – рвано приказывает.
Меня встряхивают еще раз и вдруг чувствую, как мужская рука опускается на грудь, нагло лапая и сжимая, нащупывает сосок и щипает.
Током прошибает. Заторможенность исчезает. Распахиваю глаза и встречаюсь с напряженным, тяжелым взглядом.
Гринвуд с бешенством смотрит на меня. Страшный. Действительно жуткий он. На лбу вена вздулась и пульсирует. А чужие пальцы все продолжают играть с соском, даже через плотную ткань одежды чувствую его жар.
Не могу отстраниться, пока сам не отпустит. Кладу слабые пальцы на его татуированную руку, пытаясь отцепить от себя, но Фил не реагирует.
Мы стоим в полупустом коридоре у самых лифтов, и я уже готовлюсь кричать и звать на помощь, но вдруг он приходит в себя, взгляд перестает быть безумным. Гринвуд ставит меня на пол. Отстраняется, убирает свою клешню, и мое тело простреливает непонятным импульсом. Обнимаю себя руками, закрываюсь, делаю шаг назад.
– Пришлось применять экстренные меры, – отвечает на мой немой вопрос. – Шокотерапия в действии, Адик, – криво ухмыляется.
Останавливаю взгляд на губах, кажется, они перестали вызывать у меня панический ужас. Действительно шокотерапия.
Гринвуд стоит, широко расставив ноги, такое впечатление, что дичь загоняет, заполняет собою пространство, чтобы не убежала.
Наглый до жути. Самоуверенный. В глазах проскальзывают эмоции, ловлю лишь отголоски и уже становится страшно. Я чем-то зацепила этого мужчину. Он смотрит с какой-то жаждой и голодом. От него веет первобытностью и силой. В трущобах выживают, и чем старше ты становишься, тем больше тебе приходится сталкиваться с понятиями и законами стаи.