Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 гг.
Шрифт:
20 июля в полдень Канарис сидел у себя дома на Бетацайле в Шлахтензее вместе с «дядей Мау», когда внезапно зазвонил телефон. Это был Штауффенберг, сообщивший, что фюрер мертв: взорвавшаяся бомба отправила его на тот свет. Канарис реагировал в своей типичной манере. Он спросил: «Мертв? Боже мой, неужели русские?» Разумеется, Канарису было прекрасно известно: бомбу подложил сам Штауффенберг, но бывший глава абвера также знал: его телефон прослушивался и каждое слово записывалось. И в самом деле, позднее на допросе Гельмута Маурера, который вел штандартенфюрер СС Хуппенкотен, была предъявлена стенограмма этого телефонного разговора Канариса и Штауффенберга. Канарис, кроме того, в тот момент ясно понимал, что, если даже Гитлер действительно погиб, а сомневаться в словах Штауффенберга у него оснований не было, то ведь помимо фюрера пока еще существовали такие мощные организации, как СС и гестапо.
Канарис напряженно размышлял, потом спросил «дядю Мау»: «Как ты думаешь, ехать мне в Айхе или на Бендлерштрассе?» Однако вопрос был чисто риторический. Штауффенберг не сказал ему, чтобы он отправлялся на Бендлерштрассе. Если все шло по плану, то там уже собралось достаточно народа, способного организовать дальнейшие действия. Около пяти часов вечера по телефону поступило сообщение – мы не знаем от кого, – что покушение потерпело неудачу. Гитлер остался жив! Значит, он все-таки был прав, постоянно сомневаясь в успешном исходе задуманного! Теперь Канарис уже не колеблется: нужно было поскорее отправляться в Айхе. На место он прибыл после шести часов вечера. Адъютант особого штаба по вопросам экономической войны уже корпел над составлением поздравительной телеграммы в адрес «любимого вождя». Просто отвратительно, но ничего не поделаешь!
Последующие дни Канарис находился почти все время в Айхе и старался разузнать, что предпринимает гестапо. Он отчетливо сознавал величину грозящей ему опасности, но, как всегда, в трудную минуту мобилизовал все свои духовные и физические силы. Как ветром сдуло и утомление, и пессимизм. 22 июля Канарис встретил в Айхе бывшего своего сотрудника, участника движения Сопротивления, знавшего о роли в нем адмирала. Они обменялись обычными приветствиями, не вступая в длительный разговор; оба понимали, что каждый их шаг фиксируется. Канарис лишь заметил: «Да, мой друг, так поступать нельзя. Позвони мне как-нибудь на днях».
Встреча состоялась накануне воскресенья. Когда же знакомый позвонил в понедельник, трубку никто не снял: Канариса уже арестовали. А через день-два арестовали и звонившего. Арест Канариса был произведен в воскресенье, 23 июля, в Шлахтензее лично господином штандартенфюрером Шелленбергом. В этот момент у Канариса находились друзья: дальний родственник Эрвин Дельбрюк (не следует путать с ранее упоминавшимся Юстусом Дельбрюком), бывший сотрудник отдела Остера, и барон Каульбарс. «Дядя Мау» как раз перед этим вернулся в свой рядом расположенный дом, чтобы поиграть на рояле. Он слышал, как подъехал автомобиль, и видел, как Канарис уехал на нем с Шелленбергом. Их путь лежал на Принц-Альбрехт-штрассе. Наступил период длительных допросов и тюремных страданий.
Камеры размещались в подвальном помещении главного здания гестапо. Из-за частых воздушных налетов союзнической авиации двери камер не запирались. В коридорах постоянно находилось множество вооруженных эсэсовцев. Кроме того, арестованные почти все дневное время были в цепях. На ночь на них надевали тесные наручники. Канариса содержали в одиночке. Теоретически он не должен был знать, кто из товарищей по несчастью находится рядом. Когда арестованных водили на допросы, то стража заблаговременно плотно прикрывала двери камер. Однако жестокости гестапо сопутствовали сугубо примитивные приемы работы гиммлеровских костоломов. Эти будто бы предусмотрительные меры изоляции арестованных не выдерживали проверки практикой ежедневных массированных бомбардировок. Слишком важными были заключенные для Гиммлера и Кальтенбруннера, чтобы без нужды подвергать их опасности погибнуть под бомбами союзников. Поэтому всякий раз при объявлении воздушной тревоги арестантов забирали из камер и через внутренний двор переводили в так называемый бункер Гиммлера. Там они должны были пережидать налет, стоя лицом к стене вперемежку с эсэсовцами, чтобы ни один заключенный не оказался рядом с другим. Естественно, им строжайше запрещалось разговаривать. Но по крайней мере, на первый случай можно было убедиться в том, кто еще остался среди живых. Кроме того, при движении к бункеру и обратно всегда появлялась возможность перекинуться словом или двумя с кем-нибудь из товарищей по несчастью. Изредка даже удавалось обмениваться записками. Всеми владело одно желание: выиграть время. Ведь даже здесь, в застенках гестапо, никто не сомневался в том, что час расплаты стремительно приближался и конец гитлеровской тирании
О том, что Канарис в казематах гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, его друзья узнали от «дяди Мау», который во время одного из допросов у Хуппенкотена по281 просил позволения подписать Канарису несколько чековых бланков для получения денег в банке, необходимых на домашние расходы. Пока Хуппенкотен еще раздумывал, более приветливая секретарша уже взяла чековую книжку и выразила готовность лично позаботиться об этом, и ее шефу не оставалось ничего другого, как кивком дать свое согласие. Через несколько минут секретарша вернулась с подписанными чеками; это означало, что Канарис еще жив и находится в здании.
Вместе с Канарисом в подвалах на Принц-Альбрехт-штрассе томились многие участники оппозиции Гитлеру: Гёрделер, генералы Гальдер, Томас Остер, бывший министр Попитц, статс-секретарь Планк, главный судья Зак, кузен рейхсмаршала Герберт Геринг, доктор Ялмар Шахт – его в начале сентября отправили в Заксенхаузен, – доктор Йозеф Мюллер, Лидиг, Штрюнк и Гере, сын генерала Линдеманна, Нёбе, пастор Бонхёффер и другие. Канарис вместе с Остером и Мюллером принадлежал к тем заключенным, к которым применяли особые меры воздействия. На нем были наручники, причинявшие острую боль, он получал лишь треть обычного арестантского рациона и даже на Рождество сильно страдал от голода. Ему приходилось выполнять самую грязную и оскорбительную работу. Когда он однажды с Мюллером и Гере мыл коридор, один из караульщиков-эсэсовцев, обращаясь к нему, со злобной усмешкой сказал: «Ну, ты, матросская дрянь, наверное, никогда и не думал, что когда-нибудь придется драить грязные полы!»
Большинство заключенных оставались на Принц-Альбрехт-штрассе до массированной бомбардировки Берлина в ночь на 3 февраля 1945 г., когда здание гестапо было разрушено. Но среди них уже не было Гёрделера, казненного 2 февраля. Всех арестованных, так или иначе связанных с покушением 20 июля, 7 февраля вывезли из Берлина. Днем ранее к ним прибавилось еще несколько человек, в их числе: доктор Ялмар Шахт, бывший начальник управления округа Потсдам граф Готфлирд фон Бисмарк и бывший военный губернатор Бельгии фон Фалькенхаузен. Поскольку при бомбежке оказались полностью разрушены водопровод и канализационная система, во дворе на скорую руку соорудили временные отхожие места. Это обстоятельство облегчило взаимопонимание между «старожилами» и «вновь прибывшими» арестантами.
Перед отправлением всех заключенных по неизвестной причине разбили на две группы. Первая, в которую входили Канарис, Остер и Штрюнк, имела местом назначения концлагерь Флоссенбург, вторая, к которой принадлежали доктор Йозеф Мюллер, Лидиг и другие названные выше заключенные, была доставлена в Бухенвальд. Позднее часть второй группы тоже оказалась во Флоссенбурге.
Но прежде чем отправиться вслед за Канарисом во Флоссенбург, необходимо хотя бы коротко коснуться методов допроса гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе. Уже упоминавшийся неоднократно Хуппенкотен принимал самое деятельное участие в допросах особо ценных заключенных, включая и Канариса. Он не принадлежал к типу людей с «нижней челюстью лесоруба», часто встречавшихся в СС, скорее производил впечатление интеллигентного административного или полицейского чиновника. Старался, по крайней мере в начале допроса, демонстрировать манеры истинного джентльмена, но если это не давало желаемого результата, он моментально сбрасывал маску. Его внешне любезная форма обращения не могла долго вводить в заблуждение, и в своем стремлении «разделаться» с кем-либо он не стеснялся в средствах физического и морального давления. Человечнее относился к арестованным заместитель группенфюрера Мюллера штандартенфюрер Пантцингер, который тоже иногда вел допросы. В следствии на Принц-Альбрехт-штрассе также участвовали комиссары уголовной полиции: Зондерэггер, год тому назад помогавший Рёдеру, затем Ланге, Шрей и Старвицкий. Последний особенно охотно прибегал к физическим методам воздействия и не стеснялся бить заключенных по лицу, если их ответы его не устраивали.
Впрочем, пытки физического характера применялись реже. Знавшие чувствительную натуру Канариса могли себе представить, каково было ему, старающемуся уснуть на жестких нарах и в тесных наручниках под слепящим светом лампы, бьющим прямо в лицо. Повернуться на бок или отвернуть лицо было строжайше запрещено. И когда окончательно измотанный Канарис в конце концов все-таки засыпал, то сон не освежал и не приносил облегчения. Существовал и еще один способ причинять страдания заключенным – преднамеренно жарко натопленные камеры. Туалеты располагались вне камер: с одной стороны, это было благом, но с другой – арестованные всецело зависели от милости охранников, а те могли сопроводить в уборную или же заставить часами ждать.