Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 гг.
Шрифт:
Во всяком случае, Лундинг не слышал выстрела. Между тем утро было безветренное, тихое (при сильном ветре услышать звук выстрела из малокалиберной винтовки, которыми пользовались для этих целей эсэсовцы, на расстоянии в 20 метров было уже невозможно). Значит, Канариса повесили. Долго размышлять Лундингу не пришлось. Прошло не более четырех-пяти минут, как с места казни донеслось: «Следующий!» – и сразу же у канцелярии отозвалось: «Пошел!» И снова обреченный человек шагнул навстречу своей жестокой участи. Восемь или девять раз прозвучала ранним утром 9 апреля в концлагере Флоссенбург команда «Пошел!». Через полчаса все было кончено. С шумом и гамом в канцелярию прошли эсэсовцы, выполнявшие роль палачей. Что они делали внутри, заключенные не знали. Делили ли одежду казненных, одурманивали ли шнапсом свои черные души или, быть может, с чиновничьим равнодушием оформляли бумаги для информации вышестоящего гестаповского начальства о выполнении смертных приговоров – нам неведомо. Еще через полчаса и эта часть обычного
Вскоре после казни Канариса оставшиеся в живых «важные персоны» были из Флоссенбурга вывезены. После долгих блужданий по югу Германии эту партию заключенных в конце концов вырвал из лап эсэсовских охранников один отважный офицер вермахта, а затем американцы доставили всех на остров Капри. О мотивах, побудивших Гиммлера отправить всех этих мужчин, женщин и детей, немцев и иностранцев, в столь странное путешествие, можно лишь гадать. Возможно, он надеялся использовать их, как прежде евреев, в качестве заложников для торга с союзниками ради спасения собственной жизни. Как бы там ни было, одно не вызывает сомнения: ни Гиммлер, ни Кальтенбруннер не хотели, чтобы Канарис и его доверенные сотрудники живыми попали в руки союзников, ведь американские войска уже подходили угрожающе близко. Канарис слишком много знал, и нельзя было допустить, чтобы он поделился своими знаниями с послевоенным миром. Этими же соображениями объясняется приказ Кальтенбруннера Хуппенкотену – уничтожить обнаруженные в Цоссене записи Остера, содержащие выдержки из дневника Канариса. То же самое произошло и с другими письменными свидетельствами, составленными начальником абвера. Гиммлер и Кальтенбруннер лучше, чем кто-либо, понимали, что всезнающий и неподкупный свидетель подлостей и злодеяний гитлеровского режима и гиммлеровского террора должен замолчать навсегда.
Заключение
В самом начале книги мы не случайно поместили в качестве эпиграфа выдержку из высказывания Тайлерана. Было немало попыток сравнить Канариса с известными фигурами наполеоновской эпохи. Часто для этой цели привлекали такую известную личность, как Фуше, честолюбивого и беспощадного министра полиции в правительстве Наполеона. В этих малоправдоподобных статьях и рассказах, представлявших Канариса властолюбивым, жестоким супермилитаристом, равнодушно ступающим по телам поверженных соперников, шефом разведки и мастером шпионажа, перед читателем встает образ человека, чем-то похожего на «пушкаря из Лиона», коварного политика, который из духовного семинариста превратился в якобинца, а затем в миллионера и герцога Отранского и которого Стефан Цвейг с полным правом назвал «самым законченным макиавеллистом нового времени». Однако тот, кто познакомился с содержанием книги и счел изложенные в ней факты и события заслуживающими доверия, непременно согласится с автором, что между Фуше и Канарисом, если и можно обнаружить, есть лишь некоторое сходство.
Сопоставление с Талейраном подходит больше. У обоих было немало общего: острый ум и гибкость мышления, умение располагать к себе людей и способность, основываясь на глубоком знании дела и природной интуиции, мгновенно правильно оценивать сложнейшие международные ситуации. И Талейран, и Канарис были подлинными патриотами, но их любовь к собственной стране не препятствовала их пониманию проблем других народов, и оба всей душой заботились о благополучии Европы. Талейрану и Канарису судьба определила служить в условиях автократии, и невозможность открытой оппозиции вынуждала их вести скрытую борьбу с существовавшим режимом, хотя они и занимали высокие государственные посты. Непонимание истинной подоплеки их поступков соотечественниками стало причиной выдвинутых против них обвинений в предательстве. Оба стали заговорщиками по необходимости, а вовсе не ради сильных ощущений и склонности к авантюрам. Они с завидным мужеством старались отговаривать своих властителей от разных опасных замыслов. И только убедившись в бесплодности усилий достичь желаемых результатов легальными средствами, они начали прибегать к различным хитростям и уловкам. Дафф Купер в своей биографии Талейрана пишет:
«Главная ошибка автократии или неограниченного самодержавия как формы правления состоит в том, что она не допускает открытой узаконенной оппозиции. Отдельному гражданину, глубоко убежденному в том, что его государство страдает и будет продолжать страдать из-за негодного политического руководства, остаются два пути: или играть роль пассивного наблюдателя гибели своей страны, или же предпринять какие-то практические шаги, которые его враги непременно окрестят государственной изменой. В их глазах открытая оппозиция – мятеж или нарушение общественного порядка, тайная оппозиция – предательство и измена. И все же бывают условия, когда государственная измена становится первейшей обязанностью истинного патриота своей родины».
Так писал Дафф Купер. Аналогичные условия
Степень единовластия и подавления гражданских свобод была при Наполеоне I намного слабее в сравнении с деспотическим правлением Гитлера и уровнем гестаповского террора. Немаловажным фактором являлась и техническая оснащенность, позволявшая гестапо осуществлять тоталитарную слежку и применять на практике методы массового уничтожения людей. Еще более важную роль играли национальные особенности обоих народов. Возьмем хотя бы такую присущую французам характерную черту, как понимание пределов дозволенного. Несмотря на то что горячая корсиканская кровь Наполеона часто бунтовала против всяких ограничений власти, даже он не смог избежать влияния французского менталитета. Его автократическое правление имело определенные границы и позволяло его оппонирующему министру известную долю свободы действия и слова, о которой в империи Гитлера можно было только мечтать. В том-то и состоит трагедия Германии, что немцы легко теряют чувство меры, утрачивают способность находить приемлемый предел как добру, так и злу. Поэтому сопротивление Канариса протекало в более жестких условиях, чем те, которые существовали во времена Талейрана.
Даже самые близкие друзья Талейрана не смогли бы уличить его в бескорыстии и самопожертвовании. Он был отъявленным эгоистом и вельможей до мозга костей и старался, насколько возможно, жить на широкую ногу, как и подобает настоящему барину. Как истинный француз, он умел ценить такие реальности нашего мира, как недвижимость, положение в обществе, влияние на государственные дела и личная власть. Талейран неустанно заботился об увеличении своего состояния и не испытывал угрызений совести, когда использовал свое служебное положение для собственной выгоды. Канарис же, напротив, ко всем этим так называемым практическим аспектам повседневной жизни был равнодушен. Материальная сторона, но не духовная, интересовала его мало, деньги, как таковые, не очень прельщали. И хотя почти без всякого контроля через руки Канариса проходили миллионы, он оставался сравнительно беден, ничего не требуя лично для себя. А вот давал он охотно, очень охотно, не позволяя правой руке знать, что делает левая. Канарис помог тысячам незнакомых ему людей, не рассчитывая на простую благодарность и тем более на ответную услугу. Он был бескорыстен до самопожертвования и много раз рисковал головой, заступаясь за друзей и совершенно посторонних людей, попавших в беду.
Нагляднее всего различие между Канарисом и Талейраном проявляется в их отношении к Богу и религии. Посвященный в молодости в епископы, Талейран на протяжении всей жизни руководствовался чисто рациональными мотивами. В революцию он предал церковь и лишь на смертном одре вновь примирился если не с Богом, то по крайней мере с его представителем на земле. Но и в тот момент его вера в Бога казалась шаткой, однако он, по-видимому, посчитал надежнее проследовать сквозь темные врата смерти вооруженным на всякий случай церковным благословением, отпустившим ему все его грехи. Канарис, с другой стороны, всегда чувствовал себя созданным по образу и подобию Божьему, был глубоко религиозным, особенно в последние, критические годы своей жизни, старался следовать заповедям Господним, которые считал важнее человеческих законов.
Поле деятельности Канариса было гораздо уже, чем досталось Талейрану, который оказал решающее влияние на формирование облика Европы на целое столетие вперед. Канарис не принадлежал к высшим эшелонам власти Третьего рейха. И хотя полем его служебной деятельности был весь земной шар, Канарис мог лишь косвенно влиять на происходящие в мире крупные события. И такая роль соответствовала характеру Канариса и отвечала его желаниям. Канарис был рад служить делу, которое регулировало его поведение, и не ощущал потребности замышлять и осуществлять какие-то эпохальные проекты. Последнее послание Канариса датскому соседу свидетельствует о том, что он до последней минуты чувствовал себя кадровым военным, а не политиком, хотя его деятельность за последние девять лет была скорее именно политического свойства. При этом он прекрасно сознавал, что как раз работа в военной разведке связана с повышенной ответственностью перед государством и самим собой. Он работал не ради жалованья или ради карьеры, не видел в своей должности лишь очередную ступень лестницы, ведущей наверх; Канарис трудился изо всех сил во имя благородной цели – благополучия Германии.
Для него выполнение долга не означало слепое повиновение. По своей природе и по происхождению Канарис не был пруссаком, но достаточно хорошо знал прусскую историю и помнил, что такие выдающиеся прусские военные, как Шарнхорст и Гнейзенау, Йорк фон Вартенбург и фон Мольтке, видели свой долг не в безропотном подчинении властителю, а в борьбе за то, что искренне считали правильным и справедливым. С подобным пониманием долга, побуждавшим его с риском для жизни и собственной репутации сопротивляться неправде, бесчеловечности и подлости, Канарис был более образцовым прусским офицером, чем многие его коллеги, обвиняющие его в предательстве и бросающие в мертвого адмирала камни.