Канцоньере
Шрифт:
Кидают кости на покой,
Прикрыв дерюгой ветки дрока, –
Я, тотчас уносим рекой,
В гишпанские вступаю воды,
И, меж Гранады и Марокко,
Мне колют око
Тотчас Столпы,
И храп толпы
Мой слух болезненно буравит.
И новый день меня отравит
Ужасной жаждой, что уста
Лет десять плавит:
Кто пить мне даст, ради Христа?
Когда б не рифмы – умер право!
Смотрю, как счастливы быки:
Они
А мне – куда б избыть тоски?
Как справить попранное право?
Чем вымолят у слез поблажки
Глаза – бедняжки?
На кой же ляд
Пить было взгляд,
Что их без помощи оставит?
О, этот взгляд нас не оставит
Теперь ни силой, ни добром.
А смерть нам явит
Вдруг милость: покатив шаром!
Удел сей песни –
Жизнь коротать,
Певцу подстать:
Себя людским глазам не явит
И похвалы иной не справит –
А то по кочкам понесут.
Но гроб исправит
Ее горбатенький сосуд.
LI. Poco era ad appressarsi agli occhi miei
Скажи мне, Дафна, может быть, ты Феб? –
Твой ярый свет давно мне очи вяжет.
Пусть превратиться в лавр меня обяжет
Слепительная жительница неб.
Она ж, безжалостнейшая судеб,
И тут моей мне просьбы не уважит.
Иль – обернуться камнем мне подскажет
Весьма прочнейшим, нежли черствый хлеб?
Тогда б я стал алмаз иль мрамор белый
(С испуга), а быть может: сердолик,
Ценимый тоже чернью оголтелой.
И груз мой с плеч спихнул бы в тот же миг,
О, много больший, чем несет старик,
В Марокко от рутины очумелый.
LII. Non al suo amante pi'u Diana piacque
Не Актеон любовался Дианой,
Плескавшейся в зной рекой ледяною,
Сведенный с нею случайностью странной, –
Я стыл пред пастушкой грубой, простою,
В струях полоскавшей пестрое платье:
Мне Лавра локон сверкнул над волною,
Как солнце, снявшее с мрака заклятье, –
И в страсти холодной стал вдруг дрожать я.
LIII. Spirto gentil, che quelle membra reggi
Высокий дух, дворецкий тела,
В котором временно живешь
Как мудрый, славный управитель, –
Днесь римский скипетр ты возьмешь
Чтобы народ понудить в дело.
Традиции возобновитель,
Прими мой стих! Он грустный зритель
Исчезновенья древних слав:
Везде коррупция и татьбы,
Куда все так бегут – узнать бы,
Агонью близя средь забав.
Мы все – расплав
Из лет, бездарности и лени –
Так, за власы и на колени!
Я
Ты смог прервать их крепкий сон –
Отличников в холопства школе, –
Но без тебя ведь – дух наш вон,
Так и помрем дерьма в зашоре,
А лучше смерть в открытом поле
Ударь – пусть закричим от боли,
Пускай возненавидим грязь
И жизни гаденькой бездарность!
Прими заране благодарность
Сих слез, я лью их, не таясь, –
К тебе, мой князь.
Дай нам великую свободу
Свободно зрить в глаза народу!
Стены, которых все трепещет
Поныне мир, чтя времена,
Которым, бают, нет возврата, –
Могилы, коим мысль верна,
Над коими листва лишь плещет,
Где спят столь славные когда-то, –
В забвенье – будь оно треклято:
Отсутствье памяти – порок!
Ну, где вы, Сцеволы, вы, Бруты?
О, сколь прозванья ваши круты
Для тех, кто вызубрил урок
Подляны впрок,
Кто стал весомей на порядок,
Когда страна пришла в упадок!
И коль заведуют земными
Делами вправду небеса,
Коль души мертвых к нам взывают, –
К тебе текут их голоса,
Чтоб не считал ты впредь своими
Всех тех, кто нас подозревают
И обирают, раздевают,
Твой замок превратив в притон,
Куда нет ходу добрым людям,
И нет суда неправым судьям,
Весьма безжалостным при том.
Очисть твой дом,
А есть нужда в нас – трубным гласом
Нас извести о том тогда сам!
В слезах жены и люди штатски:
И молодежь, и старики, –
Весьма порядком недовольны,
Равно: тонзуры, клобуки
И прочи… все к тебе по-братски
Взывают, в слове некрамольны,
И бедняки, что, подневольны,
Тебе несут свою всю боль,
Способную смягчить тигрицу, –
Взгляни же, князь мой, на столицу:
Бурлить ей и кипеть доколь
И нудить голь
На непродуманные действа?
Скорее отврати злодейства!
Стервятники и проча нечисть
Загадили опрятный Столп,
Чем и себе, и нам вредили, –
Об этом плачут сонмы толп:
Верни им то, за что, увечась,
Они горбатились и стыли!
Чрез тыщу лет они в могиле
Сгниют – доколь им Царства ждать,
Что на заре помнилось века,
И над правами человека
На гуще кофия гадать?
Им сострадать
Не словом ты, но делом должен,
Коль ими властию одолжен.
Как часто помыслам высоким