Канцоньере
Шрифт:
XXXV. Solo e pensoso i pi'u deserti campi
Один, задумчив, я поля пустые
Медлительными меряю шагами
И убегаю тотчас прочь глазами,
Завидев на песке следы людские.
Не действуют преграды никакие:
Повсюду любопытный взгляд за вами, –
Меня испепеляющее пламя
Вовне являю миною тоски я.
Я думаю, ручьи, леса и горы
Уже вполне то знают,
Нескромные повыведали взоры.
Все дело в том, что я везде, к напасти,
Беседую с предметом Нежной Страсти, –
Всему виною эти разговоры.
XXXVI. S’io credesse per morte essere scarco
Будь я уверен – смерть всему конец,
И пошлому любовному томленью,
Сложил бы в землю я без промедленью
Унылых членов пакостный свинец.
Но так как ныне я подверг вконец
Загробные все радости сомненью –
По полуздраву полуразмышленью,
Я на земле пока полужилец.
Амур свои безжалостные стрелы
Давно об это сердце затупил,
Но их отрава разошлась по телу.
Землистый цвет в ланиты поступил.
Напрасно я к беспамятной вопил,
Чтобы взяла меня в свои пределы.
XXXVII. S'i `e debile il filo a cuisattene
Жизнь чал ослабила и, что ни миг,
К иным брегам отходит.
О, если распогодит
Возлюбленная эту хмарь меж нас!
Но вдаль проклятый путь меня уводит,
И в гуще толп чужих
Одной надежды лик
Мне придает веселости запас,
Внушая мне: Не раз
Предстанет вам разлука…
Вот сладостная мука –
О лучших днях в изгнанье размышлять!
Да сбудутся ль опять?
Иль все – минулось без руки, без звука?
Я молод был, я упованьем жил –
Увы, я упованья пережил!
Уходит время: каждый час бежит
И вдаль меня торопит,
И что за тяжкий опыт –
О предстоящем размышлять конце!
Едва восход довольно сил накопит,
Как вечер уж свежит,
Последний луч дрожит
Кривого мирозданья на крыльце,
Так гаснет свет в лице, –
Черты его бесчертны, –
Что делать: люди смертны!
Я мысленно гляжу в ее черты, –
От дальной сей черты,
Но к ней лететь живьем – крыла инертны.
И сир и дискомфортен я тотчас, –
Господь помилуй в этой жути нас!
Всяк вид меня мрачит, где не видать
Очей ее чудесных –
Двух ключарей небесных
От нежной мысли
Чтоб к горьким дням придать других непресных.
Что ни возьму начать –
Без них тотчас скучать
Я обречен: всяк прочий взор не мил!
О горизонт! Ты скрыл
За водные преграды
Две светлые лампады,
Которые вдруг сумерки средь дня
Сгущали для меня, –
Чтоб, вспоминая счастья перепады
И всю веселую когда-то жизнь,
Я говорил себе: Казнись и киснь!
Увы, чем дальше в лес, тем больше дров:
Помыслив, освежаю
Грусть, коею пылаю
Со дня, как кинул ся благую часть.
Амур в разлуках чахнет, полагаю, –
Чего ж он тут здоров?
Что ж пламень как суров?
Зачем я камнем не могу упасть?
Стеклохрусталь вам всласть
Предъявит цвет подложный –
Так облик наш несложный
Подложку мыслей скоро выдает
И душу предает,
И нежности сердечной дух острожный.
Как? Чрез глаза, исшедшие в слезах…
Покамест та не явится в глазах.
Какую сладость странную наш ум
Подчас и вдруг находит
В том, что с ума он сходит
И вздохов странный ряд вам предведет!
Плач нынче так меня ухороводит,
Что мнится: не в обум
Произвожу сей шум,
Коль скоро в бедном сердце грусть поет, –
Но чтоб поставить в счет
Поистине ужасным
Глазам ее прекрасным
Еще одно, как комплектуя иск:
Чуть вспомню – тут же вдрызг
Расплачусь ревом в голос иль безгласным, –
Безумно жалуясь на ту и той,
Кто проводник в любви и светоч мой.
Златые косы, солнца давний сон,
Завистливо-наивный,
Взгляд чистый, ясный, дивный,
Откуда, чрезвычайно горячи,
Лучи вас дарят мукой неизбывной, –
Слова – тем в унисон –
На редкостный фасон
Иль единичный, впрямь: поди их получи,
Теперь тем боле! Чьи
Потери столь велики?
Коль я лишен толики
Участливости ангельской ее –
Кто сердце мне мое
Пронзит желаньем горячее пики
И вожделеньем – к райским высотам,
Столь близким, что навряд ли буду там!
И чтоб уж с большим чувством мне рыдать:
Вид тонкой белой пясти
И той предплечья части,
И нежно-горделивый каждый жест,
И кротость неги в упоенье власти,
И персей благодать,
И ум, большой, видать, –
Сокрыты за горами этих мест!
И знаю, что мой крест –
Ее не встретить боле!
За пароксизмом боли