Кандагарский излом
Шрифт:
— Еще раз увижу, узнаю — порву.
— Мы ж как лучше хотели, товарищ старший лейтенант… — протянул Федул. Сашка пихнул его в бок и заверил Шлыкова:
— Больше не повторится, товарищ старший лейтенант.
«А чего это Павел раскомандовался?» — озадачилась я, поднимаясь. Меня качнуло.
— Между прочим… — начала и смолкла, встретившись взглядом с глазами Павла. В них было все: боль, понимание, злость от бессилия, укор и мольба. Еще вчера я бы смутилась и отвернулась, а сейчас разозлилась: он понимал все, кроме самого главного —
Мне стало обидно до слез, что он не понимает элементарного. Мои слезы подействовали на всю компанию странным образом. Ребята смущенно переглянулись и испарились в темноте, словно их и не было. Павел шагнул ко мне и обнял, отер влагу с лица, убирая заодно непослушные прядки со щеки:
— Я с тобой, я всегда с тобой, только не плачь, никогда больше не плачь.
В глухом голосе было столько боли и печали, нежности и любви, что я не сдержалась и обвила шею Павла руками, крепко прижавшись к его груди:
— Так будь со мной, пожалуйста, будь.
— Олеся… — и вдруг пропел шепотом: «Олеся, Олеся, Олеся — так птицы кричат, так птицы кричат в поднебесье, Олеся. Останься со мною, Олеся, как сказка, как чудо, как песня»…
Я не знала нежности большей, чем подарил мне Павел. Он не ласкал — он упивался, он не брал — он дарил. Все неприятности, обиды, горе, страхи исчезли за завесой его любви, растворились, как звезды в небе. Он возродил меня, наполнив жизнь новым смыслом. Он, только он — его глаза, губы, руки, тело властвовали надо мной, всецело поглотив и растворив в себе. Так соединяются любя, так любят, соединяясь, сплетаются не только телом, но душой.
— Давай поженимся, — предложил Павел утром.
— Так вроде уже… — улыбнулась я, поглаживая родимое пятнышко на его груди.
— Я серьезно, Олеся. Подадим рапорт и официально распишемся.
Я была не против, наоборот, очень даже за, но по наивной глупости своей хотела сначала услышать страстное признание в любви. Я еще не понимала, что оно уже было.
— Не хочешь?
— Мне кажется, мы торопимся.
— Боишься стать вдовой?
Меня подкинуло, и лицо исказила судорога:
— Не смей! Никогда не смей даже думать об этом! — Я ударила его по груди кулачком, он прижал его ладонью и рывком подтянул меня к себе:
— Прости, пожалуйста. Я не хотел волновать тебя… Я всего лишь хотел сказать, что не погибну, никогда не оставлю тебя…
Я плакала, слушая его неуклюжие объяснения, крепко сжимая его в объятиях:
— Ты у меня один. Все, что у меня осталось, это ты.
— Но замуж за меня не хочешь, — напомнил он.
Я опять стукнула его кулачком по груди: упрямец.
Он рассмеялся:
— Женский бокс? Давай, я научу тебя
— Хочу, — вытерла слезы. — В следующий раз, если заикнешься о плохом, я тебя быстро в порядок приведу.
Павел нежно погладил меня по волосам. Ему ничего не надо было говорить — за него говорили его глаза.
Я от души потянулась, стоя у умывальника. В моих глазах еще жила нега прошедшей ночи, лицо, смягченное безмерным счастьем, украшала довольная и чуть лукавая улыбка.
— Ишь, кошка сытая, — хохотнула появившаяся с полотенцем Галка. — Поздравить, что ли?
— Поздравь, — неожиданно мурлыкнула я.
— Ну-у… удачи, — пожала та плечами, слегка озадачившись.
— Чего светишься? — полюбопытствовала Вика.
— Па-аша-а, — протянула я и, подперев подбородок кулаком, с блаженной улыбкой уставилась на подругу. Та нахмурилась:
— Кто еще знает?
— А что? — Я даже немного обиделась, что она не разделяет моей радости.
— Головянкин узнает, он твоего Пашку сгноит.
— Да шел бы он! Какое он имеет право вмешиваться? — посерьезнела я и напряглась, понимая, что с него действительно станется.
— Ох, Олеська, — ткнулась мне в плечо подруга. — Что ж ты невезучая такая?
— Я везучая! — процедила, внутренне холодея. — У меня есть Павел. И пока он жив, жива я. Пока жива я — жив он. Я отмолю его у смерти, заберу, слышишь?! И не смей думать плохое, говорить мне. Не зови смерть и беду раньше времени!
— Конечно-конечно, прости, Олесенька. — Подруга погладила меня по руке. — Мы вместе. Один за всех и все за одного.
— Да, и не иначе.
Вечером Павел притащил мне кассетник, поставил очень красивую мелодию:
— Ребята достали запись Криса де Бурга. «Женщина в красном». Говорят, он посвятил эту песню своей жене, единственной любимой женщине в своей жизни. Слышала?
— Нет.
— Про тебя.
— У меня даже красной кофты нет, не то что платья, — рассмеялась я, довольная близостью любимого. Его объятия — все, что мне было нужно. Они превращали мимолетность нашего счастья, зыбкость отношений в нечто реальное, монументальное. Он рядом, его руки обнимают по-настоящему, я чувствую, как бьется его сердце, чувствую запах, исходящий от кителя, вижу глаза Павлика. И прочь все страхи, навеянные Викой.
— Я куплю. Шикарную красную кофту.
— Где?
— В «Березке». На чеки.
— Зачем? — рассмеялась я над прихотью любимого.
— Не знаю, — пожал тот плечами. — Разве тебе не хочется?
— Хочется… тебя.
— Как оно? — щурясь на солнце, спросил Саша.
— Что оно?
— Жизнь, — улыбнулся.
— Замечательно, Сашенька. — Я чмокнула его в щеку.
— Не надо, — дернулся он и достал сигареты.
— Ты что? — Меня озадачил его хмурый вид.