Кандалы
Шрифт:
По заранее составленному списку арестовали в Кандалах девятнадцать зачинщиков, а в Займище — Лаврентия и Елизара. Учителя Владимира Буслаева увезли в город еще раньше. Солдатов из города не вернулся.
Вице-губернатор преобразился: следа не осталось от прежней его мягкости, с которой он говорил в первый свой приезд перед тысячами вооруженного народа. Теперь он торжествовал: ноздри его хрящеватого хищного носа раздувались, глаза грозно сверкали, тонкий голос то и дело переходил в визг. Он уже знал, сколько оружия было заготовлено и не пущено в дело в городе. Даже в такой деревушке, как Займище,
— Позвать арестованных!
Казаки ввели Лаврентия и Елизара: оба были в рваных кафтанах, в ножных кандалах. Звон цепей был слышен еще за дверью.
Огненная голова Елизара наполовину поседела, лицо стало прозрачным и тонким. Спокойно мрачен был Лаврентий.
— На колени! — затопав ногами, закричал было вице-губернатор и неожиданно осекся: лица этих двух людей, закованных в цепи, были полны такого достоинства и вместе глубокой, затаенной ненависти, что голос его сорвался. Они и скованные внушали ему невольный, тайный страх.
Прежний старшина, приехавший с ним, что-то тихо сказал, близко подойдя к начальнику.
— Впустить! — недовольно пробормотал вице-губернатор. — Арестованных отправить немедленно… пешком, на станцию… в арестантский вагон… дать двоих казаков… и построже…
— Слушаю! — ответил старшина, на носках сапог следуя за ним в соседнюю комнату.
В избу вошли три женщины: Паша, Марья Матвеевна — жены арестованных — и Анюта — дочь Лаврентия. Паша вела за руку маленького сына.
Милое личико Паши еще молодое, но уже с резкими, скорбными морщинами, напоминало преждевременно увядающий цветок. Глаза ее были заплаканы, но, войдя, она улыбнулась. Марья Матвеевна, с потемневшим лицом и крепко сжатыми губами, помолчав, сказала:
— Разрешили попрощаться.
Паша быстро подошла к Лавру и, маленькая, перекрестила его, высокого, подымая руку.
Оба арестанта, гремя цепями, опустились на колени и поклонились в ноги женщинам Займища земным поклоном.
Поднявшись на ноги, мужчины крепко поцеловали жен, Лаврентий обнял дочь, прижал к груди ее голову и долго держал так.
— Подь попрощайся! — тихо сказала Паша сыну.
Улыбнулся Лаврентий, сделав движение к ребенку, с недоумением смотревшему на кандалы отца. Когда загремели цепи, мальчик в испуге прижался к матери.
— Не бойся! — сказала она, — попрощайся с тятей!..
Он благословил мальчика и, взяв на руки, поцеловал.
Вошли казаки.
Из Займища Лаврентий и Елизар шли на станцию по снежной дороге между двумя казаками, ехавшими верхом на конях. Шел густой, крупный снег. Был тусклый день, поднималась метель. Ветер дул сбоку, относя в сторону хвосты
Позади послышались бубенцы мчавшейся тройки.
Казаки приосанились на своих седлах, помахивая нагайками и постегивая ими то лошадей, то арестованных.
Тройка промчалась мимо и тотчас потонула в снеговом тумане бурана.
Так прошли они с полчаса. Казаки не переставали бить их.
— А ведь эдак, если не перестанут, они до смерти могут застегать! — сказал Лаврентий товарищу. — У тебя есть деньги?
— Есть.
— У меня тоже есть немного, на тюрьму припас. Надо дать.
Не останавливаясь, они вынули деньги и дали каждому казаку по восьми рублей.
— Только вы уж не бейте нас больше, ребята! — добродушно сказал им Лаврентий.
— Мы бы не били, да велено!
— Теперь не будем! — добавил другой, — проехали!
Буран усиливался. Ветер свистел в ушах. Снег валил хлопьями. Кандалы, волочившиеся по снегу, мерно и мелодично позвякивали. Бороды арестованных, усы казаков и морды лошадей заиндевели. Тяжело шагать в кандалах в снежном поле в метель.
ЭПИЛОГ
Судебная палата, разбирая дело о Кандалинской республике и ознакомившись с содержанием республиканских законов, не могла допустить мысли, чтобы коренные русские мужички, столетия служившие опорой самодержавия, вдруг оказались приверженцами республиканского строя.
Палата была заранее убеждена, что эти законы были навязаны им опытными революционерами.
Содержание законов легко можно было подвести под партийную политическую программу, если бы не последний пункт «о благолепии храма», никак не вязавшийся с партийной программой.
Палата долго совещалась — желая угадать, кто же, наконец, составил эти законы, и обратила внимание, что в заседании крестьянского Совета принимал участие народный учитель Владимир Буслаев — интеллигент из местных крестьян. Его-то она и привлекла к суду как автора кандалинских законов, виновника происшедших событий. Палата умышленно оставила в тени крестьянский съезд: не хотела признать крестьян республиканцами.
Вову Буслаева, давно уже томившегося в губернской тюрьме, судили при закрытых дверях. Приговор был суровый — пожизненная ссылка в Восточную Сибирь.
Остальные арестованные в числе двадцати одного подверглись административному воздействию. Девятнадцать из них весной были освобождены из тюрьмы, а Елизар Буслаев и Лаврентий Ширяев без суда и следствия получили ссылку в пределы Архангельской губернии.
О высылке их стало известным в Кандалах и Займище благодаря письму, написанному рукой Лаврентия.
Было оно отправлено перед отъездом на имя сельскохозяйственного общества и предназначалось всем односельчанам и однодеревенцам высылаемых. Переписанное в нескольких списках, оно ходило по рукам.
Но многие боялись читать и даже слушать письмо Лаврентия, чтобы не попасть за это в тюрьму.
Дело с народным восстанием считалось конченным; о нем, если и говорили, то шепотом и с оглядкой.
Открылись винные лавки, возобновились воровство и пьянство, но не от веселья, а от досады. Бывшие деревенские революционеры вернулись к повседневной жизни.