Кандалы

Скиталец

И опять при взаимной их любви друг к другу сталкивались книжная мечтательность одного и крестьянский реализм другого.

На восходе солнца они пешком прошли через Дуброву и маленькую деревушку Яковку, откуда завиднелся песчаный берег Волги, со стоявшим у парома дымившим маленьким Купцовым пароходиком. Сколько раз они в детстве ездили с покойным дедом через Волгу на пароме с возами золотистой пшеницы — продавать ее на городском базаре! Все кругом было родное с детства: отлогий песчаный берег с ленивыми волнами, кудрявая Дуброва позади, «мары» и синевшая за

могучей рекой горбатая гора Бурлак.

Пароходишко развел пары. Вукол едва успел перепрыгнуть через мостки, едва пожал руку друга, как завизжал пронзительный свисток, и красные лопасти колес парохода зашевелились, подымая бурно кипящую волну. Бечева, хлопая по воде, натянулась, паром, полный телег, лошадей, баб и мужиков, вздрогнул и медленно отделился от деревянных мостков маленькой деревенской пристани.

Лавр долго стоял на пустынном песчаном берегу и провожал глазами все уменьшавшийся паром. Вукол махал ему шляпой, и у обоих было тоскливо и грустно на сердце, словно с болью и кровью оборвалась между ними живая пуповина, с детства питавшая их любовь и дружбу. Оба не столько понимали, сколько нутром чувствовали всю важность этой их первой серьезной разлуки.

Скоро пароход стал казаться букашкой, ползущей с какою-то ношей по широкому лону спокойной реки. Течением относило его вниз, и Лавр не смог более различать тонкую фигуру высокого юноши в груде возов с поднятыми кверху оглоблями. И опять, как когда-то, чем-то жгучим облилось его сердце.

Он тяжело и горько вздохнул, внезапно почувствовав, что почти одновременно лишился двоих близких людей, любимых с детства.

Очутившись один на опустевшем берегу, еще некоторое время слушал однообразный шум набегавших и пенившихся волн. Потом повернулся и медленными, тяжелыми шагами пошел через песчаные бугры голого берега, казавшегося ему теперь унылым, — к сказочно и радостно улыбавшейся зеленокудрявой Дуброве.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Педагогический институт находился на главной улице города, во втором этаже углового трехэтажного дома. Третий этаж занимала квартира директора.

В обширной комнате с надписью над дверями «1 класс» шумела большая толпа молодых людей: одни, разговаривая, сидели за партами, другие прогуливались от стены до стены, третьи стояли группами. Тут были не только шестнадцатилетние юноши, приехавшие сдавать вступительные экзамены, но и взрослые — второклассники и третьеклассники, — собиравшиеся к началу учебного года. Многие носили усы, брили бороду и выглядели студентами.

Институт, выпускавший будущих народных учителей, был единственным на все Поволжье. Кроме того, сюда стремилась молодежь Уфы, Урала и даже Сибири. Здесь был небольшой процент окончивших местное городское училище, попадались убоявшиеся премудрости духовной семинарии, обращали на себя внимание оренбургские, уральские и астраханские казаки.

Казаки были совсем взрослые люди с военной выправкой, бравые усачи. Одевались хорошо, держались независимо. Сыновья казацких сотников или полковников —

они получали содержание от зажиточных родителей или от своих станиц.

Главную же массу воспитанников института составляли крестьяне — из числа беднейших, рассчитывавших только сдать экзамен на казенную стипендию.

От села Кандалов явились двое: Вукол и сын Челяка — Иван. От них обоих еще пахло деревенским полем. Ванька перерос Вукола. В поддевке и высоких сапогах выглядел статным, здоровым детиной, старше своего возраста. Рядом с ним Вукол казался особенно худощавым и тонким. У обоих сейчас было озабоченное выражение лиц: экзамены нужно было сдать непременно кругом на пятерку, чтобы получить десятирублевую стипендию.

— Сочинение зададут писать! — передавали из уст в уста.

Вукол и Ванька прислушивались к разговорам, стараясь заметить говоривших наиболее книжно, угадывая в них соперников по части сочинения.

Больше всех разговаривал невзрачный смуглый юноша с длинным носом и живыми, несколько суетливыми манерами, уснащавший свою речь множеством иностранных слов. Звали его Климом.

— Вот этот, пожалуй, ловко напишет! — завистливо сказал Иван, — если таких много наберется — прощай стипендия; отец обеднял, содержать меня не может!

За учительской кафедрой в небрежной позе сидел красивый, хорошо одетый молодой человек, окруженный слушателями.

— Институт с нынешнего года начнут подтягивать, — говорил он, — очень уж распустились! держат себя как запорожцы! Чистка неизбежна!

— Это второклассник, перешел из духовной семинарии! — шепнул Вуколу Клим. — Говорят, умный парень! Послушаем!

— Слишком много свободы! — продолжал второклассник. — В институт лезут даже исключенные из высших учебных заведений! Процветает кружковщина! Этому хотят положить конец!

— Факты назовите! Факты! — вмешался Клим.

— Да вот вам факты: уральский казак Хохлаченко, перешедший уже в третий класс, в продолжение всего учебного года отказывался учить катехизис и, наконец, нагрубил директору!.. исключен с двойкой поведения… сегодня придет возвратить казенные учебники!..

В коридоре зазвенел колокольчик. Приехавшие на вступительные экзамены — человек семьдесят — уселись за партами по двое.

Вошел учитель русского языка — мужчина средних лет, в темносинем форменном фраке, поджарый, с козлиной бородой и выпуклыми, близорукими глазами, в золотых очках.

Все встали. Он криво боднул в сторону экзаменующихся коротко остриженной головой с большим лысеющим лбом и направился к кафедре. Усевшись, облокотился и обвел класс сквозь сверкнувшие очки ничего не выражавшими глазами.

В классе наступила мертвая тишина. У каждого были приготовлены лист серой бумаги, перо, чернила.

— Господа! — раздался тонкий тенор учителя, — вы сейчас же, при мне — так сказать, экспромтом — напишете сочинение! Тема дается следующая!

Он помолчал, небрежно закинул ногу на ногу, помотал ею и, провозгласив членораздельно: «Польза леса»! — углубился в рассматривание классного журнала.