Кандибобер(Смерть Анфертьева)

Пронин Виктор Алексеевич

— После обеда едем в театр?

— Едем, — обронил Анфертьев. — Там кефир завезли в буфет... Не хотите?

— Кефир?! — Квардаков поднялся, его узко поставленные глазки загорелись, на спину упали солнечные лучи, и длинный ворс вспыхнул, засветился, шерсть на загривке поднялась. — Надо бы перед дорогой, да очередь, наверно?

— Вам-то дадут.

— Вообще-то да! Зам я или не зам?! — угрожающе проговорил Квардаков и выскочил в дверь. — Подожди меня! Я счас! — донеслось уже из коридора.

Анфертьев устало подошел к вешалке и вытряхнул в обвисший наружный карман квардаковского

пальто меченые монетки из пакетика. Потом под плашку паркета положил Ключ от Сейфа. Прошел в туалет, бросил в унитаз пустой целлофановый пакетик, спустил воду. Из окна туалета открывался вид на бесконечное скопище ржавого металла. Размахнувшись, он запустил туда ключ от архивной двери. И направился в буфет.

— На твою долю взять? — спросил его Квардаков, радостно сверкая очами: его без очереди пропустили к прилавку — женщины проявили великодушие к заместителю директора, поскольку кефира, похоже, должно было хватить всем.

— Можно, — ответил Анфертьев, мучаясь негаснущей заботой Бориса Борисовича.

— Деньги сейчас принесу, в пальто остались, — сказал Квардаков буфетчице и, вручив Анфертьеву две бутылки, две зеленоватые, холодные, покрытые капельками влаги бутылки, с улыбкой и ясным блеском глаз помчался навстречу своей погибели.

Анфертьев проводил его прощальным взглядом. Он видел Бориса Борисовича Квардакова последний раз. Через минуту-вторую в буфет войдет другой человек — войдет опасный преступник, и кто знает, чем все кончится, чем обернется, как скоро удастся ему снять с себя подозрение, да и удастся ли...

Вот он заходит, порывистый и счастливый, улыбается женщинам, и ворс на его пиджаке сверкает радостно, как одуванчик на весеннем солнце, отсчитывает в ладошке мелочь, что-то говорит, и все улыбается, потому что слова его приятны, он горит нетерпением побыстрее выпить этот холодный кефир и умчаться в театр, где его ждут, где он сделает доброе дело — представит талантливого фотографа. А Анфертьев, скосив глаза, уже видит, видит в ладони Бориса Борисовича расплывающееся красное пятнышко. Оно наливается силой, становится кровавым, будто Квардаков только что зарезал свинью и она, еще вздрагивающая, лежит здесь же, на полу буфета. Борис Борисович не видит этого красного пятна, он видит только монетки, передвигает их пальцем по ладони, набирает нужную сумму и вручает буфетчице. Анфертьев, взяв бутылку за горлышко, протягивает Квардакову.

И едва тот коснулся ее, все маленькие голубенькие капельки на холодном боку становятся красными, стекают вниз, просачиваются сквозь пальцы. Квардаков оцепенело смотрит на бутылку с кровавыми отпечатками пальцев — кефир ли в ней?!

— Что это... — пробормотал Борис Борисович невнятно. — Что вы мне дали?

— Кефир, — растерянно ответила буфетчица — женщина с неимоверным количеством завитых медно-красных волос и с большими алыми губами. — Кефир, — повторила она тверже. Многолетний опыт работы в таких вот замызганных торговых точках подсказал ей единственно правильное решение — она бросилась в атаку:

— Видно, руки у вас в чем-то, Борис Борисович. Где-то в краску влезли! Ничего страшного! Там в углу рукомойник, пройдите. А бутылку

я вам заменю. Давайте ее сюда!

Квардаков тягучими какими-то шагами прошел в угол буфета, плечом отодвинул занавеску, открыл кран и, помедлив, поднес к струе руки, и... Вода окрасилась. А ладони не становились чище, они делались все краснее, и вода, которая скапливалась в рукомойнике, тоже была красного цвета.

Рядом стояла онемевшая буфетчица, из-за ее спины выглядывали женщины бухгалтерии, Анфертьев остался в отдалении — ему не было надобности приближаться к Квардакову, он знал, что происходит у рукомойника. В этот момент в буфет вошла Света. Она протиснулась сквозь толпу, встретилась глазами с Квардаковым.

— Понимаешь, Светочка, — Квардаков почему-то обращался только к ней, — это... краска какая-то... Я мою, а она все сильнее... Даже не знаю... Нигде вроде не был... В кабинете, здесь вот... Понятия не имею, — Квардаков повернулся ко всем лицом и с полнейшим недоумением показал растопыренные красные ладони.

Света отступила на шаг, выбралась из толпы и побежала вниз по лестнице легко и часто, как теннисный шарик, едва касаясь деревянных ступенек. В бухгалтерии уже кто-то был, она влетела в раскрытую дверь, бросилась к Сейфу, прижалась к нему, как Настенька к чудищу безобразному.

— Я уж подумала, что с Сейфом что-то случилось, — Света села на стул и улыбнулась беспомощно.

— А что с ним может случиться? — спросила женщина, натягивая нарукавники, чтобы не пачкать бумаги чтобы дольше носилась кофта, чтобы не было ей сносу, чтобы напоследок еще можно было ее распустить и связать кофточку поменьше, для дочки, для внучки. — Ничего с ним не может случиться, — продолжала рассуждать учетчица, натягивая нарукавники, как натягивает хирург перчатки перед операцией.

— Мало ли... Борис Борисович в краску где-то влез, ну я и подумала...

— А, протянула женщина, не слыша Среты. — Ну и слава Богу.

Вошел бледный Анфертьев. Увидев счастливое лицо Светы, он приблизился к ней, что-то сказал, но слов его никто не услышал — ни он сам, ни Света, ни женщины вокруг, потому что не было в этих словах ничего, кроме тихого, незатихающего визга, напоминающего комариный писк. В дверях появился Квардаков с красными, как у гуся, лапами и с доверчивой улыбкой. За ним в бухгалтерию протиснулись те, кто был в буфете, — узнать, чем это все кончится.

— Единственное, что меня утешит, — это зарплата, — пошутил Квардаков. — А, Света?

— Ну что ж, если вам нужно так мало, — Света беззаботно вставила Ключ в железную щель, повернула его два раза, обхватила тонкими пальцами литую латунную ручку, и Анфертьев с болезненной четкостью услышал стон в глубине Сейфа. Чудище будто оживало, будто просыпалось после гнетущего сна. Впрочем, вполне возможно, что стон прозвучал в глубинах самого Анфертьева.

Света потянула на себя тяжелую дверь Сейфа, и, когда внутрь ворвался солнечный свет, она невольно замерла на какое-то мгновение, словно не понимая, что с ней происходит, просунула руку в пасть чудищу, провела пальцами по пустой холодной полке и, обернувшись, виновато посмотрела на Квардакова.