Кандидат наук(Повесть, отчасти сатирическая)
Шрифт:
— Вижу. И что же, будешь сеять?
— А как же? Буду.
— А если я запрещу?
— То есть как это так «запрещу»? Вас же…
— Как рядовой колхозник запротестую и потребую созвать общее собрание. Как ты на это посмотришь?
Вася улыбнулся, повел могучими плечами и сказал:
— В Уставе сельхозартели такого пункта нет. А здорово было бы! — И сразу пошел напрямую, без обиняков: — Пишите на меня акт, Филипп Иванович. Дескать, нарушает агротехнику, угробляет урожай. А я подпишу внизу личное мнение: дескать, по дополнительному, И — ни кот, ни кошка не виноваты.
— А
— Без акта невозможно — снимут меня. И будем мы с вами тогда ходить по полю вдвоем и грустные песенки распевать.
— Да я акт на тебя составить не могу. Не имею права.
— Вот задача так задача! — задумчиво произнес Вася и развел руками. Потом он сел в борозду, поковырял ключом ссохшийся ком земли и сказал, не обращаясь ни к кому: — Ну как тут сеять? Как в печке спеклась. — Потом он посмотрел на дорогу и уже совсем сердито заговорил о другом — И что это за водовоз, черт возьми! То он за полчаса доставляет воду, а то и за пять часов не дождешься. Буду просить другого. Ну разве ж так можно! Два трактора на культивации черного пара работают, а два с сеялками здесь стоят, ждут воды. Хоть бы председатель ехал скорее. Не могу я с этим Пал Палычем работать. — И было что-то в Васе такое, что внушало к нему уважение. То ли могучая сила, выступающая буграми-бицепсами, то ли открытое голубоглазое лицо, то ли рассудительность, а может быть, все это вместе взятое. А между тем до тридцати лет он оставался для всех односельчан «Васей». Сейчас он злился на Пал Палыча не очень-то сильно. И заключил: — И обижать его нельзя — пожилой человек, и не поругать нельзя этого Пал Палыча — будет гнуть по-своему.
— Когда я шел в село, видел его. Едет, — сказал Филипп Иванович.
Оба замолчали. Молчали и смотрели на пашню. И не было им тягостно от этого молчания. Они знали, о чем думает каждый из них, и оба понимали друг друга. И еще раз Филипп Иванович упрекнул себя: «А я-то считал, что и Вася теперь меня не послушает». Он положил Васе руку на плечо и сказал просто:
— Не надо сеять, Вася.
— Не надо, — согласился тот. — А как сделать?
— Просто не сеять. И все. Поедем в правление к председателю: будем думать.
— Да он же должен приехать сюда.
— Пока он вырвется из правления, а мы уж будем там. Вот с этой же машиной.
— Семена сложить или везти обратно? — спросил шофер.
— Пока… сложим, — неуверенно ответил Вася, посматривая на Филиппа Ивановича. — Ну-ка да кто из района нагрянет. А у нас — ни семян, ни воды. По крайности на Пал Палыча свалить можно… Ему как с гуся вода.
Семена сложили в бурт и поехали в село.
Километра за два от будки, в лощине, они увидели одиноко стоящие дроги с бочкой, а рядом с ними, на траве, Пал Палыча. По всей видимости, он спал, потому что перед лошадью лежала зеленая трава, чересседельник же был отпущен. Пал Палыч расположился, вероятно, основательно и надолго.
— Ну-ка остановись, — сказал Филипп Иванович шоферу.
— Черт возьми! Спи-ит! — зашипел Вася в негодовании.
— Тише. Я подойду. — Филипп Иванович предостерегающе поднял руку.
Он подошел к Пал Палычу. Тот
— Пал Палыч! — окликнул его Филипп Иванович.
— А? — отозвался тот, не пошевелившись.
— Что же это такое?
Пал Палыч приподнялся на локте и спросил:
— А что?
— Надо торопиться. Сеять занятого пара не будут. Надо переключать все тракторы на культивацию черного пара. А ты спишь. И воды нет.
— Не будут сеять?! — бодро воскликнул Пал Палыч и сел.
— Не будут.
— Ах я, сукин сын! — еще раз воскликнул Пал Палыч. — Как же это я не догадался-то?
Он вскочил, подтянул чересседельник, поправил узду. И — удивительное дело! — лошадь подняла голову, запрядала ушами, ободрилась, будто ездовой что-то такое шепнул ей на ухо, и… побежала рысью.
— Впере-ед! — крикнул Пал Палыч, сдвинув картуз на затылок, и скрылся в облаке пыли, поднимаемой колесами.
Все трое смотрели ему вслед. И каждый реагировал по-своему. Филипп Иванович улыбнулся и сказал:
— Ну и саботажник!
А Вася — свое:
— Обижать нельзя — пожилой человек — и не поругать невозможно.
— И прозвище-то ему Рюха, — добавил шофер.
Но Филипп Иванович знал, что за странностями и медлительностью Пал Палыча тщательно скрывается человек, не понятый многими; до поры до времени спрятал он свой взгляд под козырьком, будто и в самом деле ему «интересу нету».
Председатель колхоза Николай Петрович Галкин встретил агронома и бригадира одним словом:
— Понимаю. — И добавил: — Опять снюхались.
— Опять, — подтвердил Вася и улыбнулся одними глазами.
— Вот, что я тебе скажу, Филипп Иванович, плохо мне без тебя, — ни с того ни с сего сказал Николай Петрович.
— А я вот он, тут.
— Тут, да не тот, — вздохнул председатель.
— Хоть и шляпа иная, да голова своя. — И Филипп Иванович после этих слов положил на стол удостоверение о заведовании опорным пунктом в колхозе.
— Так, так, так, — приговаривал Николай Петрович, читая удостоверение. — Вроде бы наукой будешь заниматься. Так, так. А что же это означает, это самое Межоблкормлошбюро?
— По кормовым культурам.
— Ага, по кормовым. Тогда вот что — ученые берут, я слыхал, шефство над колхозами, а ты берешь шефство над своим колхозом и берешь в руки всю агрономию. Идет?
— Идет, — ответил Филипп Иванович.
Они пожали друг другу руки. Николай Петрович вдруг рассмеялся, хлопнув себя по лысеющей голове.
— Одна беда с кудрявой головы долой! — Но так же неожиданно помрачнел. Опустился на стул и задумался. — Каблучков будет возражать против тебя… А тут еще и этот «дополнительный» план, будь он неладен!
— Ну как же, — спросил Вася, — будем сеять или нет?
— Подумать надо, — сказал Николай Петрович.
— А я придумал! — воскликнул Филипп Иванович.
— Что придумал? — спросил председатель.
— Напишем профессору Масловскому. Вызовем сюда. Приедет.
— Не поедет твой профессор сюда.