Кандидат в маги
Шрифт:
– А что надо делать? – осторожно поинтересовался Саша.
– Элементарно! – воскликнул Гарик. – Просто произносить пламенные речи и распалять толпу. Ну, например…
Гарик покрутил что-то в своем мегафоне, тот пискнул и загрохотал так, что у Саши немедленно заложило уши.
– Товарищи! – с надрывом возглашал Гарик. – Игра в опасности! Так больше не может продолжаться! Анархия и беззаконие тянут нас в пропасть хаоса! Еще немного – и привычный мир вокруг нас рухнет, рухнет и погребет всех нас под своими обломками! Имеем ли мы право допустить это, товарищи? Нет, говорю
– А, может, вы будете нашим Кандидатом? – задумчиво заглядывая Гарика, произнес подполковник.
– Видите – работает! – гордо произнес Гарик. – Я бы с радостью, но корпоративная этика не позволяет…
– Что ж, поработайте с Кандидатом, – сказал подполковник. – Я буду ждать в машине…
Саше хотелось выть от бессилия: для него даже детский стишок выучить всегда было проблемой. А тут его заставляли что-то читать с листочка, запоминать и не просто говорить заученное, а выкрикивать – громко, с выражением и изо всех, что было сил. Саша то и дело запинался, и впадал в ступор.
– Ничего! – бодро твердил его новоявленный учитель. – Для политика даже говорить – это не самое главное. В конце-концов, можно и запись включить. А ну-ка, попробуем! Давай, изображай, будто это ты говоришь…
Гарик коснулся пальцем кнопки на пульте, и откуда-то раздался пафосный крик:
– Все на выборы! Проголосуем вместе – все, как один! Мы – единый кулак! Мы сила! Мы – великий и неделимый народ!…
Саша сначала робко, а затем все сильнее принялся невпопад раскрывать рот и размахивать руками. Однако запись странным образом подстраивалась под его гримасы.
– Неплохо, очень неплохо! – обрадовался Гарик. – А теперь изобрази злость – как будто все на свете тебе осточертели, и ты всех ненавидишь!
Пожалуй, это было лишним. Гарик, видимо, не был в курсе того обстоятельства, что Саше было строго-настрого противопоказано чрезмерное возбуждение. Андрей Алексеевич даже специальные таблетки всегда держал наготове. А когда таблетки не помогали – Сашу скручивали крепкие санитары, и он получал изрядную дозу успокоительного через иглу в надлежащее мягкое место.
А теперь глаза Саши сверкнули нездоровым блеском, и он заговорил чужим, магнитофонным голосом, который удивительно четко ложился на Сашину артикуляцию:
– Посмотрите, до чего довели наш город эти сволочи! Эти продажные твари, эти волки, которые скрываются под масками невинных овечек! А может, они не просто разбушевавшиеся дураки, не просто негодяи, решившие посмеяться над нашими бедами? Может все они – предатели?!
– Очень, очень хорошо и убедительно! – сказал Гарик, с опаской наблюдая, как лицо Кандидата в Маги подергивается дымкой безумия.
Но Сашу было уже не остановить. Лицо
– Вот оно: предательство! Нет ничего страшнее предательства! Кругом предатели! Все норовят предать друг друга, предать свой город! Если вы не проголосуете за меня – вы предатите самих себя и всех своих потомков до десятого колена!…
– Все, все, успокойтесь! – Гарик попытался остановить Сашу.
Но выбрал не те слова. Ведь каждый психиатр знает, что говорить пациенту «успокойтесь», так же, как и намекать на его болезнь – это все равно, что бегать в красных трусах перед разъяренным быком.
– А-а!!! – яростно вскричал Саша Шум и сдвинул пакет на затылок. – Успокоиться?! Ты хочешь заткнуть голос правды?! Хочешь, чтобы я молчал?! Желаешь моего поражения?!
– Я только…
– Предатель!!! Кругом предатели! Они везде, все заполонили… Прочь, прочь отсюда… Воздуха мне, задыхаюсь…
Саша заметался по комнате, задыхаясь, словно на тонущей подлодке. И обнаружив выход, он бросился наутек.
– Снова сбежал, – констатировал Гарик, оставшись один. – Однако это уже становится доброй традицией…
11
Толик молча смотрел в вяло текущую воду Москвы-реки. Он знал, что спокойствие это лживое.
Под радужной маслянистой пленкой, покрывающей воду, кипела жизнь. Правда, жизнь эта была странная, болезненная, уродливая. Иной раз из воды показывалось НЕЧТО, и от взгляда на ЭТО даже привычного человека порой передергивало. Почему же тогда, изо дня в день, вопреки собственному отвращению, он сидит с удочкой на жутковатом гранитном берегу и смотрит на эту воду?
Эта река была для Толика символом. Символом его поражения, позора и вины. И хотя прошло уже много-много лет с тех пор, как он сложил с себя полномочия Магистра Правил, Толик по-прежнему связывал с собой все беды, свалившиеся на огромный город.
Конечно, не он придумал Игру, не он назначил Себя Магистром Правил, но… Но он посчитал себя умнее тех, кто называли себя Магами и владели тайными силами природы, тех, кто, как говорят, когда-то вывел наивное человечество, словно забавную породу домашних животных. Он бросил им вызов и с неизбежностью поплатился за это.
Толик привык к одиночеству. Это неудивительно: долгих семь лет волею колдовских сил он провел на верхушке Останкинской башни, не общаясь ни с кем, кроме Мэра – посредника мифических Магов. Такова судьба Арбитра – награда и наказание за победу в первом этапе Игры. Казалось бы – разве после столь долгого одиночества он не должен стремиться к людям, ловить каждую минуту человеческого общения?
Если бы вы побывали в шкуре Арбитра, то не задавались бы подобными вопросами. Ведь все эти годы, каждое мгновенье, днем и ночью он был глазами, ушами и всеми чувствами неизвестных Магов. Он видел и слышал все, что происходило в Волшебной Москве, и ни одно событие не могло пройти мимо него.