Канифоль

Гордеева Наталья А.

– Давайте ещё раз пройдем финал, и закончим на сегодня, – скомандовал хореограф. – Кто готов пожертвовать собой наспоследок?

Инка, преждевременно уверовавшая в освобождение и расслабившаяся, тут же принялась озабоченно массировать ступню, избегая поднять голову.

Влад мрачно вытирал руки. Восемь его пальцев из десяти могли принадлежать девушке – тонкие, чуткие, с трогательными белыми крапинками на ногтях; но большие – мяснику. Ими он тёр нос, когда ухмылялся: проводил подушечкой пальца слева направо, над неурожайной верхней губой, и тогда

в нём проглядывал маленький вредный мальчонка, не желающий ходить на горшок.

Соня тяжело дышала. Бесплодный чёрный океан наползал на неё, затекал в уши, размывал напольное покрытие в зале и всё вокруг. Внутренняя поверхность век озарялась всполохами. К уху будто кто-то глумливо подсунул камертон.

Ей пришлось сглотнуть, прогоняя привкус ржавой подковы во рту. Конечности превратились в водоросли, в медузьи космы – как в боа у Моны, щекотавшем той плечи, а губы – её поклонникам.

Галина Викторовна сидела у зеркальной стены с кислым видом, заваривая в кружке растворимый супчик. Её ненакрашенное, с бледными матовыми щеками лицо над вишнёвой кофтой казалось бумажным. Она раздражённо помешивала кипяток ложечкой, пробовала варево, обжигалась и злилась. Узкие щиколотки, обтянутые кожаными брюками, она скрестила, вытянув ноги перед собой на всю длину.

Педагог мальчишек, ссылаясь на время, убежал раньше.

Ольга, отвечавшая за музыкальный центр, еле сдерживала зевоту. Была её очередь включать музыку; всякий раз она разомлевала на чужой репетиции, хорошела, облокотившись на колонку – видно, все силы, истраченные танцовщиками, перетекали к ней и прекрасно ею усваивались.

Глаза хореографа вонзились в Соню, как шпоры. Она заставила себя кивнуть в ответ, выражая покорность.

Наспех спрятав узелок от тесёмок, она приняла позу, с которой начинался финальный эпизод, но хореограф не дал сигнала включить музыку. Вместо этого он подошёл к Соне и заправил ей за ухо удравшую из-под невидимки мокрую прядку.

– Отдышись, – сказал он, глядя, как она старается не хватать ртом воздух. И добавил: – У тебя сквозь ухо солнце просвечивает.

В паническом табунке Сониных мыслей проскочило: «Трындец!», озвученное голосом Амелии.

Пока она усмиряла пульс, хореограф стоял рядом, впав в особую, гипнотическую неподвижность, присущую лишь кошкам и египетским статуям.

– Задолбала, – прорычал Влад, возникая у неё за спиной. – Ты меня всего испинала, придурочная!

– Отлепись от своего отражения и ради разнообразия хотя бы сделай вид, что держишь меня, – ответила Соня сквозь зубы.

Влад ощутимо стукнул её кулаком под лопатку.

– Так, музыка! – похлопал балетмейстер, привлекая внимание задремавшей Ольги. Та вздрогнула, выпрямилась и нажала на кнопку.

Музыку к балету написал зарубежный композитор, затворник и параноик, скандально успешный благодаря выдающемуся таланту и едким высказываниям. Ругаясь с журналистами, берущими у него интервью, он срывался с повседневного, занудного фальцета на неприличный девичий визг – как если бы интервьюер был крысой, или голым

маньяком, или голым маньяком, облепленным крысами; хрипя, хватался за сердце, и потом остаток дня маялся – у него дёргалось веко под редеющей бровью.

Балет пронизывали те же истеричные визги, исполненные на скрипке.

В первом акте визг нарастал, из тревожного попискивания в сценах с Матерью Красной Шапочки перерождаясь в почти непрерывный вопль жертвы.

Героиня уворачивалась от Волка, подныривала под хищно расставленные руки, убегала, дралась.

Соня хваталась за Владовы запястья, проезжала под ним вперёд ногами и выпархивала вверх позади него – чтобы быть снова пойманной, поваленной на землю и протащенной через всю сцену (репетиционный зал) в заднюю кулису (левый дальний угол) на спине.

То ли у Влада не осталось сил, то ли ненависть к Соне достигла предела. Он варварски впечатал её в пол и разошёлся с текстом танца. Резкая боль от ушиба заставила Соню затормозить и перекатиться на бок.

– Стоп! – крикнул хореограф.

Музыка стихла. Галина Викторовна, отставив кружку с супом, подлетела к Соне.

– Цела? – спросила она, помогая ей подняться и одновременно заглядывая ей за спину. – Кровит, содрала кожу. Надо обработать. Двигаешься нормально?

– Да, спасибо, – ответила Соня на автомате.

На линолеуме краснела смазанная полоса – след неудавшейся поддержки.

Инка, забыв про массаж ступни, часто моргала, не зная, на кого смотреть; Ольга съёжилась за музыкальным центром.

Влад согнулся, упёршись ладонями в колени, и молча, со свистом, дышал.

Шоковое онемение сошло, как отлив. Обожжённая спина ощутимо вспухала. Болевой набат разнёсся по телу, и вырез купальника быстро пропитывался кровью.

Соня хотела доковылять до станка и взять полотенце, но хореограф мягко удержал её за предплечье и подвёл к Владу.

– Как это вышло? – обратился он к нему, не повышая голоса.

– У неё спросите, – прохрипел Влад.

– Я у тебя спрашиваю.

– Она выскользнула.

– Выскользнула?

Бровь балетмейстера изогнулась посередине и неторопливой гусеницей поползла вверх.

От желанного провала в преисподнюю Соню удерживали только его пальцы на предплечье. Глядя в пол, она жалела, что ей нельзя сбросить свою руку, как ящерице – хвост, и запереться в раздевалке в одиночку, посылая всех к чёрту через дверь.

– Она слабачка! – зло выпалил Влад. – Не может удержаться ни на одной поддержке!

– Это ты должен её держать, вместо того, чтобы перекладывать ответственность на неё! Ты её партнёр! Она что, по-твоему, умеет летать?..

Хореграф вдруг присел, подхватил Соню и вытолкнул её наверх одной рукой. Она мгновенно собралась для поддержки, не успев сообразить, что происходит. Точка опоры целиком приходилась на ладонь у нее под рёбрами.

– Почему я держу её одной рукой, а ты вцепился двумя и роняешь? Нахрена ты вообще тогда нужен? – тем же спокойным тоном продолжил постановщик, опуская Соню вниз.