Каникулы Кроша
Шрифт:
– Ты отдашь!!!
– Чтобы мне воли не видать.
– Не хочу.
– И после этого называешь меня жмотом? Сам ты жмот.
Ничего нет неприятнее обвинения в скупости. Но зачем мне эта дурацкая стерляжья уха? Пижонство!
– Нет, нет и нет, – решительно сказал я, – пойдем на пляж, искупаемся.
– Я есть хочу.
– Не умрешь.
На пляже я купил плавки с карманчиком на «молнии» и вышитым якорем. Зое будет приятно появиться со мной на пляже, если на мне будут такие шикарные плавки. Если бы Шмаков Петр уговорил меня пойти в ресторан, я бы
Такие плавки могут быть только на хорошем пловце или прыгуне в воду. Плавал я неплохо, а прыжками в воду надо будет заняться. Мы приходим с Зоей на пляж, она сидит рядом со мной, восторгается теми, кто прыгает в воду, а я молчу. Молчу, молчу, а потом этак небрежно поднимаюсь на вышку и хоп – прыжок ласточкой! Хоп – двойное сальто с оборотом! Хоп – обратное сальто с переворотом!.. Зоя рот разинет от удивления. Как здорово, что я купил плавки, не потратил деньги на идиотскую стерляжью уху. Недоставало идти на поводу у такого низменного инстинкта, как чревоугодие. Надо есть простую, здоровую пищу. От излишества развивается подагра, склероз и всякая такая муровина.
– Эх, ты! – простонал Шмаков Петр. – Что такое плавки? Яркая заплата на ветхом рубище пловца. А так пожрали бы стерляжьей ухи. Теперь самый стерляжий сезон, самый стерляжий лов.
– Нашелся гастроном, – сказал я насмешливо, – стерляжьей ухи ему захотелось. Может быть, тебе ананасы подать? Ананасы в шампанском? Кофе-гляссе!
– Слушай, – перебил меня Шмаков, – а ты, оказывается, ездил с Зоей на пикник?
Вопрос застал меня врасплох.
– Да, были...
– Со своей бражней?
– В компании были.
– Почему мне не сказал?
– А где тебя было искать? Меня самого позвали. Прокатились, покупались, шашлыков поели...
Я говорил совсем не то, что хотел, не то, что надо было... Надо было прямо сказать: мы с Зоей любим друг друга, встречаемся и будем встречаться. Но у меня не поворачивался язык это сказать, я не мог огорчить Шмакова Петра таким сообщением. И между нами не принято говорить про любовь: Шмаков начнет смеяться, а я не хотел, чтобы он смеялся над этим, сделал бы это предметом своих глупых шуток.
И я ничего не сказал Шмакову Петру, хотя было самое удобное время сказать. А я мямлил. Боялся, что Шмаков встанет и уйдет. Будет топать пешком от самых Химок – денег у него, как всегда, нет. Если я это допущу, буду последним гадом. Тем более, он из-за меня сюда приехал.
– А шашлыки были хорошие? – спросил Шмаков.
Ну, Шмаков! Тоскует о шашлыках. Все! Теперь я ему ничего не обязан рассказывать.
Шмаков зевнул.
– Надо сегодня зайти к Зойке, пригласить ее в киношку.
У меня сердце оборвалось: я сам собирался пригласить Зою сегодня в кино. Надо было мне сказать это раньше, а теперь первым сказал Шмаков и, следовательно, имеет право первым пригласить ее.
– Между прочим, я сегодня тоже собирался пойти с ней в кино.
– Красота! Возьмешь билеты на троих.
– Почему
– Ты при деньгах.
– Мы собирались пойти вдвоем.
– Думаю, она пойдет все же со мной, а не с тобой, – объявил Шмаков.
– То, что ты целыми днями отираешься у ее прилавка, еще ничего не доказывает. Отираться у прилавка может всякий. Она пойдет именно со мной.
– Мальчик, куда ты лезешь?
– Имею основания так предполагать.
– Может быть, спросим у нее самой?
– Хоть сейчас.
Мне уже не было жалко Шмакова Петра. Уж слишком вызывающе ведет себя.
...Зоя стояла за прилавком и разговаривала с высоким парнем. И по тому, как парень небрежно облокотился о прилавок, как Зоя с ним разговаривала, смеялась и улыбалась, было ясно, что это не просто покупатель, даже вовсе не покупатель: покупателям Зоя не улыбается. Странно! Какой-то верзила расположился возле Зои, как у себя дома, заливается, треплется, видно, болтун из болтунов. А нам Зоя хотя и кивнула, но довольно сдержанно, даже небрежно, как далеким знакомым.
– Что за фрукт? – спросил Шмаков Петр.
– Брат, – ответил я, не задумываясь.
– У нее есть брат?
– Даже три, – объявил я, окончательно подавив Шмакова своей осведомленностью. – Как поступим?
– Что ж, при брате, неудобно при брате.
– Мне лично все равно, могу и при брате.
– Неудобно, – повторил Шмаков, – отложим.
– Если ты этого хочешь, пожалуйста, – согласился я.
18
Полная неожиданность. Веэн остался мной доволен. Ходил по комнате, потирал руки и говорил Косте и Игорю:
– Я не ошибся в Кроше. Клоун у Краснухина, понятно... А мальчика с книгой нет?
– Я не видел.
Костя и бровью не повел.
– У тебя есть возможность еще раз проверить, – сказал Веэн, – пойдешь к нему с другой нэцкэ. Контакт установлен. Зачем Краснухину нэцкэ? Он художник, а не коллекционер, должен создавать, а не собирать.
– Он хороший художник? – спросил я.
Веэн состроил гримасу:
– Не без дарования, но оригинальничает, мне приходилось о нем писать. Принципы достойны уважения, но нереализованное искусство – не искусство. Талант требует признания, иначе он хиреет.
– Разве нет художников, получивших признание после смерти? – спросил я.
– Таких художников нет, – категорически объявил Веэн. – После смерти можно получить большее признание, но, не получив при жизни никакого признания, не получишь его и после смерти.
– Но он еще сравнительно молодой.
– Как сказать... Он окончил институт, вернувшись с фронта. Впрочем, как художник он нас интересует меньше всего. Нас интересует его нэцкэ. Он не собиратель, собиратели – мы. Каждая коллекция – эпоха, каждый великий художник – эпоха. Если мы сумеем собрать все имеющиеся у нас в стране работы Мивы-первого, Ядзамицу, Томотады, Мадзанао – это будут коллекции мирового класса.