Каникулы Кроша
Шрифт:
Эта хамская, наглая, ухмыляющаяся рожа до сих пор у меня перед глазами. Сознание, что мерзавец трусливо умчался на электричке, я никогда его не увижу, не смогу рассчитаться и его гнусность останется безнаказанной, было так невыносимо, так обидно и оскорбительно, что я чуть не заплакал. А я никогда не плачу – плакать унизительно. Я не плакал, даже когда был грудным ребенком; врачи велели меня бить – во время плача у ребенка развиваются легкие. И когда сукин сын из электрички оплевал меня, я не заплакал, и чуть не заплакал. Даже сейчас, через три года, у меня переворачивается сердце при воспоминании
Костя лежал ничком на траве. Не поднимая головы, спросил:
– Ты зачем ввязался в историю?
– Стоять в стороне?!
– Накостыляли бы они тебе.
– Если будем стоять в стороне, хулиганы совсем распояшутся.
– Не пойму: дурак ты или умный?
– Если мы будем обзывать друг друга дураками...
– Зачем ты ходишь к Веэну? – неожиданно спросил Костя.
– А ты зачем?
– Мне деньги нужны.
– Зачем тебе деньги?
– Для жилищного кооператива.
– У тебя квартиры нет?
– Это отчима квартира.
Я растерянно пробормотал:
– Ты разве знаешь, что у тебя отчим?
– Знаю.
– Кто-то мне говорил, что они скрывают это от тебя.
– Да.
– Они скрывают от тебя, а ты от них? Зачем?
– Объявлю ему, что он мне не отец?!
– Отец у человека – тот, кто его воспитал. Разве обманывать друг друга лучше?
У Кости сделалось такое лицо, что мне стало как-то не по себе.
– А твоего мнения никто не спрашивает! Понял?
– Понял.
А что я мог ответить? Ведь я бестактно вмешался в его личную жизнь.
– Вот и помолчи. – Костя лег опять ничком на траву.
Он сгрубил, а мне было его жаль. В сущности, он благородный парень: не хочет огорчать своих родителей – скрывает от них, что знает правду о своем родном отце. Замкнутый, грубый, но благородный человек, какой-то одинокий, чересчур «сам по себе», жертва собственного характера – вот кто он такой! Когда человек – жертва обстоятельств, тут ничего не поделаешь, обстоятельства могут быть черт знает какие, например, человек попал под машину и стал калекой, тут уж все – так калекой и останешься. Но жертва собственного характера? Неужели так трудно переменить характер? Поговорил бы откровенно с матерью, с отчимом, тайна перестала бы тяготеть над ними, исчезла бы надобность жить отдельно и собирать деньги на кооператив.
Костя вынул из кармана нэцкэ. Девочка с куклой. Выражение лица у девочки было такое, как будто она потеряла что-то очень дорогое. Это огорченное выражение было удивительно детским и точным.
Я кивнул в сторону мотеля:
– Там взял?
– Там.
– Красивая вещь... Но почему все нэцкэ такие грустные?
– Тебе бы только веселиться, – сказал Костя.
10
Я люблю подъезжать к Москве, возвращаясь из дальней поездки, – какое-то меня охватывает особенное чувство. Когда я возвращаюсь из ближней поездки, меня охватывает такое же чувство.
Из окна вагона Москва кажется незнакомой, неподвижной; пытаешься
В магазине спортивных товаров был обеденный перерыв, продавщицы грелись на солнышке, пили ряженку – в нашем доме молочный магазин. Есть еще булочная и домовая кухня. Питаться можно.
Зоя из отдела спортивной обуви сидела возле подъезда и тоже пила ряженку. Я подсел. Странно, что нет Шмакова Петра. Во время обеденного перерыва он всегда околачивается во дворе. На этот раз его не было, и я уселся на скамейке возле Зои.
В магазине Зоя не улыбается, а во дворе улыбается. Улыбка сонная, глаза сонные, сама полная, медлительная. Только улыбка ее обращена ко всем без различия, и кое-кто может эту улыбку неправильно истолковать. Женщине надо хорошенько подумать, прежде чем улыбаться.
Продавщицы пили ряженку, дурачились, болтали с шоферами. У нас во дворе много шоферов. Тут же отираются слесари и монтеры с телефонной станции, пытаются заговорить с Зоей, хотя и видят, что я сижу рядом. Думают, что Зоя улыбается им, не понимают, что она просто так улыбается.
Откровенно говоря, я не знаю, о чем разговаривать с Зоей, – Шмаков Петр знает, а я нет. Шмаков может разговаривать с любой девчонкой. Но если потом вспомнить, о чем он разговаривал, то ничего не вспомнишь: междометия какие-то, совсем бессмысленные. А девчонки смеются и реагируют. Смысла никакого нет, а им нравится. Я стараюсь говорить со смыслом, и девчонкам это не нравится; они не смеются и не реагируют, таращат глаза, будто я несу бог весть какую чепуху.
Наконец мне пришла в голову счастливая мысль.
– Сколько стоит подвесной моторчик к лодке?
– Это не в моем отделе, – улыбаясь, ответила Зоя, – спроси у Светланы.
– Говорят, вы должны получить новые мотороллеры?
– И это не в моем отделе, – улыбалась Зоя, – спроси у Раи.
Я просто не знал, о чем с ней говорить. Черт ее знает, чем она интересуется?!
– Где ты живешь?
– На Таганке, в Товарищеском переулке.
– Далеко.
– Далеко.
– Братья-сестры есть?
– Три брата.
– Старше, младше?
– Старше.
– Ты самая младшая?
– Младшая.
– Где они работают?
– На заводе «Серп и молот».
– У меня тоже есть брат, только двоюродный, живет в Корюкове.
– Хорошо, – улыбнулась Зоя.
Во двор въехала «Волга» и остановилась у подъезда. Из нее вышел Веэн в сером костюме, белой рубашке, спортивный, похожий на английского лорда, какими их рисуют на рекламных картинках американских автомобильных фирм. Машина его так и сияла на солнце. Появление Веэна произвело сильное впечатление на продавщиц магазина спортивных товаров.