Каннибалы и короли. Истоки культур

Marvin Harris

Cannibals and kings

Американский антрополог Марвин Харрис (1927–2001) относится к тем выдающимся фигурам мировой науки XX века, чьи работы искали путь к российскому читателю, пожалуй, непозволительно долго – книга, которую вы держите в руках, была написана почти полвека назад. Рискну предположить, что долгое отсутствие интереса к работам Харриса было связано с исследовательской позицией учёного – последовательного материалиста и детерминиста. Официальному советскому книгоизданию, которое порой вполне оперативно реагировало на

«прогрессивные» американские новинки, Харрис вряд ли бы пришёлся ко двору – слишком уж его материализм шёл вразрез с догматами марксизма-ленинизма, а к тому же другой ногой опирался на «вульгарную» политэкономию Томаса Мальтуса. А после того, как «всепобеждающее учение» приказало долго жить, теории Харриса, неразрывно связанные с классическим марксизмом, не вписывались уже в новую интеллектуальную моду, где Марксу находилось место в лучшем случае в ревизионистских интерпретациях, густо замешанных на психоанализе. Кстати, примерно такая же история случилась с таким видным американским марксистом, как Дэвид Харви: его вышедшая в 1989 году книга «Состояние постмодерна» в девяностых, когда постмодерн в России ассоциировался совсем с другими именами, осталась совершенно незамеченной, и в итоге издать её удалось лишь три десятилетия спустя. Автору этого предисловия уже не раз доводилось переводить книги (включая упомянутый опус Харви), долго ждавшие своего часа, и «Каннибалы и короли» стали ещё одной такой работой, которая, несмотря на почтенный возраст, несомненно, не утратила исходной злободневности и провокативности.

Своей интеллектуальной карьерой Марвин Харрис обязан социальному лифту для ветеранов Второй мировой, который заработал благодаря знаменитому закону «О возвращении военнослужащих в гражданскую жизнь», более известному как Солдатский билль о правах, подписанный президентом США Франклином Рузвельтом в июне 1944 года. Этот документ открыл участникам войны возможность получать высшее образование за государственный счёт – именно так Харрис, выходец из бедной нью-йоркской семьи, поступивший на армейскую службу в конце войны, после демобилизации в 1947 году стал студентом Колумбийского университета.

Ещё в начале XX века в стенах этого учреждения сформировалась самая мощная в США школа антропологии, основателем которой выступил Франц Боас (1858–1942) – немецкий географ, в 1897 году на волне массовой европейской эмиграции в Новый свет перебравшийся в Америку, где основным предметом его исследований стали культура, фольклор и язык индейцев. Сохраняющаяся до наших дней репутация Боаса как «отца американской антропологии» во многом определяется именами его учеников. Вот лишь самые известные из них: Эдвард Сепир, выдвинувший вместе с Бенджамином Ли Уорфом знаменитую гипотезу лингвистической относительности, Альфред Крёбер, о чьей влиятельности среди коллег говорит неформальный прижизненный титул «декана американских антропологов» (а ещё он был отцом писательницы Урсулы Ле Гуин), Рут Бенедикт, в 1934 году возглавившая отделение антропологии Колумбийского университета – одна из самых узнаваемых женских фигур в американской науке прошлого столетия. Этого короткого списка имён вполне достаточно для понимания того, в какой интеллектуальной среде происходило становление Харриса как антрополога.

Научным руководителем Харриса в аспирантуре был Чарльз Уэйгли (1913–1991) – представитель второго поколения учеников Боаса и один из первопроходцев, наряду с куда более известным широкой аудитории Клодом Леви-Строссом, антропологических исследований в Бразилии. Докторская диссертация Харриса, защищённая в 1953 году, также была выполнена на материале этой страны – в дальнейшем он войдёт в одну из первых книг учёного «Город и сельская местность в Бразилии» (1958). Впрочем, в юные годы Харрис явно не демонстрировал задатков будущей научной «звезды» и посвящал академии далеко не всё своё время. За пределами университета его главной страстью была игра на тотализаторе: система ставок на скачках, которую придумал Харрис, оказалась настолько успешной, что позволила решить вопрос об источниках средств во время учёбы в аспирантуре.

После защиты диссертации Харрис получил место доцента в Колумбийском университете, но вскоре в его начавшейся вполне стандартно карьерной траектории происходят резкие изменения – 29-летний учёный отправляется в Африку (о том, как была получена командировка в Мозамбик от Фонда Форда, см. с. 101–102). «Чёрный континент» за полтора десятилетия, прошедших между окончанием Второй мировой и волной деколонизации начала 1960-х годов, оказал решающее влияние на многих западных исследователей. Достаточно вспомнить сверстника Харриса Иммануила Валлерстайна, чья траектория в исторической социологии также начиналась вполне конвенционально, в русле чрезвычайно популярных в те времена теорий модернизации, которые разрабатывала школа главного американского последователя Макса Вебера – Толкотта Парсонса. Но стоило Валлерстайну отправиться в Африку, как его представления о возникновении современного

мира пришли в конфликт с удобными для кабинетных учёных доктринами.

Такой же школой переоценки ценностей опыт африканских полевых исследований стал и для Марвина Харриса, хотя он и пробыл в Мозамбике меньше года – с июня 1956-го по март 1957-го. Исходные академические задачи ушли на второй план почти сразу. Первоначально Харрис собирался изучать влияние португальского правления в Мозамбике на расовые отношения, сравнивая их с хорошо знакомой ему ситуацией в Бразилии. Но, увидев реалии жизни коренного населения под властью португальской колониальной администрации, Харрис занялся расследованием условий труда африканцев и быстро получил предупреждение от властей с намёком на депортацию из страны. Следующим шагом начальства стали жалобы в американское консульство – в итоге исследовательский грант Харриса был приостановлен, и ему вместе с семьёй пришлось покинуть Мозамбик.

Однако поднятое Харрисом внимание общественности к положению коренного населения не пропало даром. Как утверждал его друг Антониу де Фигереду, с детства живший в Мозамбике португальский журналист, который боролся за предоставление колониям независимости от режима Салазара, резонанс от опубликованной в 1958 году работы Харриса «Африканские "подопечные" Португалии» был настолько мощным, что фактически сложившаяся в Мозамбике система принудительного труда африканцев вскоре была отменена. Близкая дружба связывала Харриса и с Эдуарду Шивамбо Мондлане – сыном вождя одного из племён Португальской Восточной Африки, который отправился изучать антропологию в США, но затем отказался от академической карьеры, чтобы стать одним из основателей Фронта национального освобождения Мозамбика (ФРЕЛИМО).

Последовавший за этим африканским турне принципиальный разрыв Харриса с антропологической традицией, которая ассоциировалась с именем Франца Боаса, заключался в возвращении легитимности представлениям о культурной эволюции. Как указывает один из современных авторов, «методологический фундамент американской исторической школы, заложенный Боасом, предусматривал изучение культуры в статическом состоянии» – Боас «неоднократно ставил под сомнение эволюционистский тезис о сходстве всех исторических культур, находящихся на одинаковой стадии развития», хотя «значение общих законов развития человеческой культуры, этот главный принцип эволюционной теории, … никогда окончательно не отвергал» [1] .

Причины, породившие недоверие к «большим рассказам» о культурной эволюции, Харрис упоминает уже на первых страницах «Каннибалов и королей», обращаясь к представлениям Викторианской эпохи о том, что этот процесс напоминает «восхождение на крутую гору, с вершины которой цивилизованные народы могли смотреть свысока на отдельные ступени дикости и варварства, которые ещё предстояло преодолеть "низшим" культурам». Кстати, примерно такие же аргументы заставили Иммануила Валлерстайна усомниться в состоятельности теорий модернизации, которые представляли собой «нечто вроде неформальной хронологической иерархии поступи прогресса. Какая страна была в ней первой? Какая шла вслед за ней? Какая могла бы оказаться следующей? А отсюда проистекал вопрос: что же в настоящее время должна сделать та или иная страна, для того чтобы стать следующей?» [2]

Однако ни для Харриса, ни для Валлерстайна эти слишком уж макротеоретические построения не становятся поводом для отказа от макроподхода как такового – ревизия, да, ему совершенно необходима, но пожертвовать «макро-» ради полного растворения в эмпирии «микро-» чревато риском не заметить за деревьями леса. Ценность таких работ, как «Каннибалы и короли», заключается именно в том, что погружение в реалии отдельных экзотических культур наподобие амазонских яномамо не отменяет панорамной картины – того самого «большого рассказа», который всеми силами пытались отменить некоторые теоретики постмодерна. Кстати, к этому направлению с его методологическим анархизмом Харрис относился предельно критично, считая его антинаукой – соответственно, организованная им в 1989 году сессия Американской антропологической ассоциации, посвящённая постмодерну, называлась «Анти-антинаука». Этой же теме будет посвящена его последняя книга «Теории культуры во времена постмодерна» (1999).