Канон Равновесия
Шрифт:
И что? Кем еще прикажете быть на должности Хранителя Смерти? Но почему-то большинство, стоит им совершенно точно увериться в подобном предположении, являются к обвиняемому с кольями и факелами наперевес.
Прах с ними. Боятся все и всегда, это естественный инстинкт живых. Вот только ненормальная Илленн, словно ей ее коротенькая жизнь не мила, предпочитает вешаться на шею, пропуская мимо ушей любые предупреждения.
Комочек солнца… Хоть кто-то искренне радуется его приходам просто так.
Беззвучно переходя от кровати к кровати, он вслушивался в дыхание спящих и бредящих, вглядывался сквозь Грань в мерцающе-серое марево, устало отмахиваясь от шепотков и шорохов.
С тех пор, как обезумели Хизсар, стычки не прекращались. «Паучья чума» расползалась из Харадской пустыни, захватывая город за городом, всюду оставляя многочисленные кладки, из которых быстро появлялись новые Хизсар — хищники, уже не имевшие второй ипостаси и считавшие пищей всех подряд. Оставшиеся Кланы, связанные этой напастью, уже не могли отбиваться на несколько фронтов. Кхаалет терпел поражение за поражением. Но самые тяжелые потери понесли даэйры Клана Даррей. Мефитерион Хаггаран, бессменный глава «пауков», направлял свою ярость прежде всего на старшего названного брата… Всего лишь потому, что считал его… выскочкой.
Смешно? Может быть. Рейнану было не до смеха после двух лет, проведенных во мраке пещер под Зарим Лари[2] не по своей воле, и гибели большей части даррейцев. Сейчас он делал все возможное, чтобы не убить нарывавшегося брата — виноват ли безумец в том, что творит? Но Меф как будто отказывался понимать милосердие к себе и раз за разом искал смерти. Причем от когтей Рейнана лично. Это раздражало, злило, заставляло Смерть поднимать голову, застить глаза тяжелой серой пеленой, выплескиваться наружу так, что ледяная стынь покрывала землю под ногами инеистым налетом.
А дома что? Солнечный детеныш несется навстречу, не отличая живое от мертвого, с таким обожанием, что становится даже неловко впитывать эти эмоции. Но они дают так необходимую жизнь и хоть ненадолго, но приглушают вечный голод, который не утоляет даже кровь.
В крыло, где Илленн жила с матерью, Рейнан шел, надежно упрятав все опасное под замок, скрыв усталость и раздражение. Хотя, этот ребенок все равно почует, если не спит.
Она не спала. Сидела комочком в широкой постели, уткнувшись подбородком в колени, и что-то чертила когтем по простыни. Золотисто-рыжие кудри торчат, как всегда, во все стороны.
— Братик! — прыжок с кровати на шею был ожидаем, и рей легко поймал ребенка. Она обвилась всеми четырьмя конечностями, звонко чмокнула в щеку и окатила волной чистого счастья. Нежить без зазрения совести слизнул эмоцию так, чтобы не навредить подопечной. Прикосновение теплой ауры любящего существа приносило ни с чем несравнимое удовольствие. Но приходилось сдерживаться, чтобы не впиться в нее.
— Чего не спишь, котенок?
— Тебя жду!
— Не надо меня ждать. Я могу слишком задержаться, ты же знаешь.
— Я точно знаю, когда ты придешь.
Он вздохнул. Вот как ее переубедишь? Она заявляет «я точно знаю», и ведь знает! Добивается своего. Он присел на край постели, усадил кхаэльскую кроху себе на колени и накрыл крыльями. Она тут же прильнула, тихонько уркнув горлом и уставившись на него изумрудно-зелеными глазищами.
— Иль, не надо так на меня прыгать, пожалуйста. Я бываю опасен, и ты это знаешь.
Она в ответ упрямо мотнула головой.
— Я привыкла.
Ну вот что ты с ней будешь делать?
— Почему папа не приходит?
— У него много важной работы.
— У тебя тоже много, но ты же приходишь.
— У нас разные дела. Я могу уделять тебе время, он — нет. Разве мама тебе не говорила?
— Говорила. Но я все равно скучаю…
— Он точно придет,
«…Я напомню».
— Ты обещал разрешить мне оседлать Мрака!
— Завтра — обязательно. Давай спи.
Этот невозможный ребенок не боится ничего. Ластится, купаясь в нестабильном фоне всегда голодной высшей нежити. Таскает за рукоятку отцовский меч, бряцая адамантовым лезвием по ступенькам, как будто так и надо. Могущественный разумный артефакт Смерти терпеливо сносит это таскательство и попытки до него докопаться. Теперь ей еще и Мрака подавай! Демонятину под видом лошади, которая любому постороннему руку по локоть откусит! Хорошо еще, что она Гончих не видела, а то… страшно подумать.
Но Кот велел воспитывать ее без страха. Учить, не запрещая. Преподавать уроки Воли, Веры, Желания. Вести. Направлять. Понадобится — жестко манирулировать и аккуратно ломать до получения нужного результата. Объяснить матери, что в процесс этой ковки вмешиваться не стоит.
Он хотел получить идеальный инструмент. И знал, что у Рейнана не дрогнет рука и не возникнет ненужной вредной жалости. Смертоносец вообще не знал, что это такое. Ни к себе, ни к другим.
А еще он четко понимал, что ему вручили ребенка специально, чтобы было ради кого не сходить с ума окончательно.
Девочка, наконец, задышала ровно. Он встал, уложил ее, накрыл одеялом и вышел. К Эскилю.
Из воспоминаний Леди Намирэ Даэррэх Ильмерран,
В девичестве Илленн эль Шиар-ад’Дин
Я родилась на Хэйве, в Кхаалете. Отец мой, Эль-Тару Кхайнериар эль Шиар-ад’Дин испокон веку правил этими землями. В молодости то было открыто, и престол его опирался на плечи Шестерых, которых впоследствии считала я братьями. Но вереница лет пролетает мимо кхаэлей, а люди отчего-то взяли себе за правило бояться того, что выше их понимания. Оттого Владыка скрылся с глаз людских, оттого Шестеро раз в три-четыре людских поколения исчезают, чтобы появиться вновь под иным именем. Оттого мороки и личины становятся верными нашими спутниками на долгие века, и лишь немногие видят настоящие наши лица. Кто мы есть, и откуда появились на благодатных просторах Хэйвы — то история для иного рассказа. Я же речь поведу о себе всего лишь — о неразумном детеныше, не знавшем, какая судьба ждет его.
Я была наивна и глупа. Не заботилась о будущем. Считала, что оно будет непоколебимо. Две жизни потребовалось мне, тугоумной, чтобы понять, что ошибалась. Но обо всем в свой черед.
В то далекое лето я каждый день просыпалась с чувством бесконечного восторга. От всего на свете: от жизни, которая только начиналась, от яркого солнца в небе и запаха меда с отцовой пасеки, от гудения пчел в тяжелых сладких соцветиях розовой калии и щебетания птиц в ветвях вековых деревьев. Мы в тот год жили не в Дарреи Лар, а в священном лесу, возле древних Колонн, где меж гигантских голубых елей и кедров резвились большие и малые духи, где без счета плодилось зверье. Хищники кхаэлей не трогают, держат за своих, и я могла без опаски лазать по чаще, рискуя разве что свалиться по своему же недосмотру в овраг или вывихнуть ногу об корягу. Ну, а в этом уж сама виновата, никто за косу в лес не тянул. Люди в этих местах отродясь не хаживали, так что и с ними встретиться мне не грозило. Уходила из дому я рано утром, возвращалась, когда небо на востоке уже темнело, грязная, как дикий мури[3]. Мама ворчала, но поделать со звероватым детенышем ничего не могла.