Кантонисты
Шрифт:
Прошло несколько дней. Партия остановилась на дневку уже в другом местечке. Вдруг последовало приказание собраться на площади для экзекуции и тоже за побег какого-то кантониста. Эту весть поспешили передать населению с добавлением о том, что добрые евреи уже спасли раз от розог. Дети умоляли спасти их и на сей раз.
В назначенный час возле квартиры, занимаемой Меренцовым, лежала куча розог. Мальчики стояли в строю, понурив головы. Меренцов кричал, распоряжался, а солдаты расправляли прутья. В это время к партионному протолкнулся еврей, шепнул ему что-то на ухо. Его благородие тут же объявил, что сейчас он занят, экзекуцию пока откладывает и с виновными рассчитается на следующее утро.
На
Когда минули черту еврейской оседлости и партия вступала в губернии, населенные одними русскими, Меренцов запрещал мальчикам молиться. Выгода от содержания около трехсот мальчиков постепенно уменьшалась, крестьяне требовали за все плату. «Жиденятам», «христопродавцам» не только ничего не дарили съестного, но не давали ни чашек, ни ложек, чтобы «не опоганить посуду»... Меренцов выдавал по 10 копеек, а со счету сбрасывал по рублю, но никто не смел возражать.
Доставалось от Меренцова и конвойным за неряшливость рекрутов и за заболевания. Дети изнемогали от лишений и голода, а тут приближались смотры, когда нужно было показать товар лицом. В каждом городе партию таскали к гарнизонным начальникам, те тщательно ревизовали казенное имущество кантонистов, поднимали шум, если чего-либо недоставало и хотели содрать побольше денег с самого Меренцова.
На последнем переходе всех мальчиков выстроили, выпарили в бане, привели в надлежащий порядок.
— Подтянуться хорошенько, держаться бодрей, глядеть веселей, откликнуться громче! — приказывал Меренцов. — Завтра конец нашей дороге. Претенезий, помните, никаких не заявлять, не то дальше потащу, пороть заставлю, голодом морить буду вас, пархатых.
Вступая фронтом в город, где находилась кантонистская школа, мальчики, по приказанию Меренцова, распевали во все горло забавные еврейские песни... Этой издевкой поручик заканчивал свою гнусную роль, которую он играл всегда, когда сопровождал в Казань партии еврейских кантонистов.
Пугливые и безропотные еврейские мальчики молча страдали и погибали в дороге, пока они в течение долгих месяцев добирались до места назначения, за тысячи верст от местечек, где они родились и провели свои юные годы. Иногда же отчаяние заставляло их совершать поступки, которые можно было бы назвать бунтом, возмущением, хотя эти понятия не были им знакомы.
...Конец 1852 года. По бескрайним просторам Сибири бредет партия мальчиков, направляясь в Тобольскую кантонистскую школу. Среди них находится и 8-летний Шпигель. Правда, его поймали еще в 1851 году, но выкупили и спрятали. Затем поймали вторично, но деньги уже не помогли. Из местечек и городов их свыше двухсот собрали в Житомир, откуда, провожаемых всем городом, направили в Москву. В Москву, вспоминает Шпигель, партия прибыла зимою в трескучие морозы. 225 малышей поместили в холодных казармах с грязными нарами. Обед давали в чашах-полубочках, в каких дают корм скотине. Через 6-7 дней погнали дальше. На остановках русское население, которому за кормление кантонистов в дороге платили по 12 копеек в день с человека, не желало их кормить; не желало еще и потому, что это были нехристи. Дети встревожились. Они были изнурены, напуганы, русского языка не знали. Конвойные били их за каждую мелочь, отбирали вещи и те немногие деньги, которые были у мальчиков, и пропивали.
В одном селении при входе в отведенные квартиры, их встречали словами: «жиденята, нехристи». Дети в испуге выбежали обратно на улицу.
Всей кучей прибыли мальчики обратно в Москву и в поисках славутских осужденных, очутились на какой-то площади. Детей обступили полицейские, в числе их был и еврей-солдат. С его помощью они рассказали все, что с ними творят, как их не пускают в квартиры и отказываются кормить. Обер-полицмейстер сообразил, что дело серьезное и доложил генерал-губернатору. Этот последний откомандировал фельдъегеря в Петербург к тогдашнему военному министру Сухозанету.
На следующий день утром детей собрали перед многочисленным начальством. Последствием этого дела было то, что партионного офицера и солдат конвойных отдали под суд и, очевидно, сурово наказали.
Из Москвы партию отправили в Нижний Новгород. Дорога продолжалась долго. Все страдали желудками, лихорадкой, но больше всего донимала чесотка. Это обстоятельство заставило водить их в баню и приказано было почаще стирать свое белье. Все же вшей развелось видимо-невидимо. После трех дней отдыха партию погнали в Тобольск, куда она прибыла в конце осени. Из 225 прибыло туда всего 110. Остальные поумирали от холода, болезней и негодной пищи.
При освидетельствовании, заканчивает свои воспоминания Шпигель, больше половины из нас страдало чесоткой, и их пришлось немедленно положить в лазарет. Остальные получили месяц отпуска на поправку.
Прошел месяц, и всех взяли в крепкие, жесткие руки. Самое худшее было лишь впереди...
— Запомнил я с детства, — рассказывает С. Бейлин (впоследствии раввин города Иркутска), — беседы Михеля дер лихтмахера (свечника) о кантонистах. Эти беседы показывают, как реагировали евреи на ловлю и сдачу своих малолетних детей.
«Герт, бридер (слушайте, братья), — восклицает, бывало, Михель дер лихтмахер под наплывом тяжелых воспоминаний. — Кто не видал, как однажды их, еврейских мальчиков, гнали партией человек в 400, не видал Божьего света!.. Вот они, маленькие, хилые, в длинных солдатских шинелях, болтающихся на аршин под ногами, в глубоких, до глаз нахлобученных шапках; дядьки их подгоняют тумаками и подзатыльниками...
Было это в пятницу перед зажиганием субботних свечей. Народ (дер ойлим) заливается горючими слезами, плачет навзрыд как на «хурбан бейс амикдаш» (разрушение Храма); кажется, и мертвый встал бы из гроба... Вот наш рабби (раввин) выходит за город, становится на стол и начинает утешать их и убеждать «остаться евреями», несмотря на предстоящие страдания. Стон стоном стоит. «Гвалт, — вдруг вырывается у рассказчика горестное восклицание, откуда взялось у евреев столько «ахзориес» (жестокосердия), чтобы отдавать своих малюток в солдаты на угон в далекую Россию. Недаром евреи — горестно это сказать — теперь так страдают! Да простит меня Господь, нельзя, конечно, так говорить, но это все-таки так:
Бог наказывает нас теперь за прежние наши грехи! Что вы думаете? «Миколайке» был очень умен. Он сказал евреям: «Вы прожужжали всем уши, что вы — народ сердобольный, «рахмоним бней рахмоним» (сострадательные, дети сострадательных). Хорошо же, я вам покажу, насколько вы добры и милосердны, вы сами отдадите мне малюток ваших»... и издал страшный указ; и что же вы думаете? Разве не было так, как он сказал?»
Глубокий вздох вырывается из груди рассказчика, вздыхают все слушатели, поникают головой, думают над его словами, которые воскресили в их памяти столько горьких воспоминаний.