Канун Дня Всех Святых
Шрифт:
— Привет, дорогая!
Первая волна всеохватного покоя мягко колыхнула Лестер. Забыв об остальных, забыв обо все на свете, она заботливо произнесла:
— Я не очень опоздала? Прости, пожалуйста.
Слово «прости» может содержать множество смыслов.
Иногда в нем встречаются благодарность и блаженство.
Именно это услышал Ричард.
— Мы так замешкались. Ты долго ждал?
Бетти сняла руку с плеча Ричарда. Разговор шел настолько личный, что даже рука на плече казалась неуместной. А голос Лестер между тем продолжал:
— — Я иногда так надоедала тебе, дорогой мой. Я…
— Никогда ты не надоедала мне, — запротестовал Ричард, но
— Нет, нет, говори все как есть, мой родной.
— Хорошо, — согласился он, — бывало, конечно. Но какое это, ради Бога или черт побери, имеет сейчас значение? Мы что, отчитываемся друг перед другом? Если даже это мое последнее слово, то я могу сказать, что ты была слишком хороша для меня.
— Правда? — в голосе Лестер прозвучал не смех, это была чистая радость. — Продолжай, дорогой, говори, как будто это и в самом деле наши последние слова.
— Правда, — сказал Ричард. — Позволь мне теперь повернуться. Все в порядке, обещаю тебе, все будет в порядке.
— Повернись, дорогой, — сказала она.
Он повернулся, и остальные тоже отвернулись от окна. Они увидели в противоположном конце мастерской Город на мольберте. Он властно заполнил пространство студии, отменил, уничтожил заднюю стену, так что комната открывалась прямо в картину, на ее улицы; свет, идущий от полотна, связал разные измерения и создал напряженные вибрации в воздухе. Стол с остатками еды, вино в бокалах, подрамник другой картины, лежащей на столе — все отяжелело от света. Перед столом стояло убогое создание, но облик его уже ни для кого не имел значения. Прекрасный, нежный голос прозвучал так, словно заговорила густая ночная тень, явившаяся на свет:
— Так приятно снова всех вас увидеть.
— Такое блаженство видеть тебя, — откликнулась Бетти. — Но в чем это ты пришла, дорогая? — она окинула взглядом неказистую фигуру.
— Ее сделал какой-то… Я даже не знаю, кто он, в общем, тот человек, которого я видела у тебя в комнате, — сказала Лестер.
— Его зовут Саймон, а иногда — Клерк, — сказал Ричард. — Похоже, он довольно высокого мнения о себе.
Он не сделал тебе ничего плохого?
— Совсем ничего, — успокоила его Лестер. — Я хожу в этом, потому что сама так решила. Но вот сейчас, когда я вас увидела, я поняла, что надо сделать. Эту штуку надо отвести к нему.
Внезапно для нее многое прояснилось. Она здесь — вместе с Ричардом, и Бетти, и Джонатаном — для того, чтобы вовремя вернуть магическую форму Саймону. От него она пришла, к нему должна и уйти. Законы Города действовали, и она хорошо понимала их требования.
Фальшивое создание должно быть возвращено своему фальшивому создателю.
— А мы как раз собирались отдать ему портрет, который нарисовал Джонатан, — сказала Бетти. — Ты его еще не видела, да это неважно. Очень хороший портрет, только пусть лучше забирает его себе. Джон, как святой, дарит его ему… Господи, Лестер, с тобой еще кто-то!
К счастью, законы Города позволили всем троим за несколько минут привыкнуть и к голосу и к фигуре. Гомункул вдруг быстро шагнул вперед и издал невнятный возглас. Ни Ричард, ни Джонатан не узнали, да и не могли узнать новый, хрипящий и кудахчущий голос, зато Бетти узнала его сразу же. Слишком сильно и слишком долго он донимал ее, чтобы теперь остаться неузнанным. Она вздрогнула, словно этот хрип ударил ее, но не отступила.
— Эвелин!
Шум резко оборвался. Джонатан шагнул вперед, но Бетти удержала его за руку.
— Право, не стоит, Джон, — сказала она. — Ничего страшного. Я просто удивилась. Лестер, не держи ее. Ты со
— Никому, — хрипло вымолвил гомункул, — никому до меня дела нет. Мне же много не надо. Я много не прошу. Я просто хочу тебя, Бетти. Лестер жестокая. Она не хочет плакать. А мне всего и надо — посмотреть, как ты плачешь, — она попыталась поднять руки, но они только слабо качнулись. Тело поникло, голова бессильно упала набок. Оно еще издавало какие-то звуки, но разбирать их становилось все труднее. Но вот, сопровождаемые мерзким смешком, четко прозвучали слова:
— Бетти такая забавная, когда плачет. Я хочу смотреть, как Бетти плачет.
— Господи, помилуй! — выдохнул Джонатан.
— Эвелин, если хочешь говорить, давай поговорим, — сказала Бетти. — Не обещаю, что буду плакать, но тебя послушаю.
— Может, не стоит терять время? — сказал Ричард.
Гомункул судорожно дернул головой и мутно посмотрел на всех по очереди. Ясные взгляды троих людей заставили его отступить. С видимым усилием в недрах фигуры родились слова:
— Мне больно. Я не хочу, чтобы вы так смотрели на меня. Это я хочу смотреть на вас. Бетти, ты же всегда меня боялась. Я хочу, чтобы ты испугалась меня опять.
— Ладно, — сказал Джонатан с внезапной решимостью. — Давайте делать то, что в наших силах. Раз мы решили идти, надо идти, — он подошел к столу и взял картину.
— Нам идти, Лестер? — спросила Бетти.
Другой голос, снова заполнив всю комнату, легко ответил:
— Лучше бы пойти. Эвелин не справится, а тело нужно обязательно вернуть. Идемте.
Ричард вслед за Джонатаном быстро подошел к столу и схватил свой бокал. Все посмотрели на него. Он попытался заговорить и не смог. Всех опять выручила Бетти.
Она тоже подняла бокал и просто пожелала:
— Удачи тебе, Лестер!
Люди выпили. Ричард уронил бокал, и осколки зазвенели по полу. Гомункул повернулся и заковылял к двери. Остальные отправились за ним.
Когда они вышли на улицу, было уже очень поздно.
В круг света от ближайшего фонаря выкатилось такси.
Джонатан поднял руку, машина остановилась и шофер, перегнувшись через сиденье, открыл дверцу. Мужчины ждали, пока гомункул медленно и неуклюже забирался внутрь. Бетти быстро нырнула вслед за ним. Ричарду пришлось устраиваться напротив. Джонатан сел рядом. Он пытался припомнить, назвал ли он адрес, но машина ехала вперед, водитель ни о чем не спрашивал, и он решил, что все-таки назвал. Напротив он видел милое лицо Бетти, но даже оно не могло отогнать вдруг охвативший его липкий страх. В памяти возникали то ли вычитанные, то ли слышанные где-то истории, начинавшиеся с подобных полуночных поездок: так бежали свергнутые короли, так увозили в сумасшедшие дома несчастных по коварным наветам, так похищали людей наемные убийцы. Сквозь эти воспоминания сквозил другой слой: аресты еретиков, захват заложников, мученики за веру, ведьмы-жертвы или жертвы ведьм… Во всех городах всего мира зловеще шуршат шинами темные полночные автомобили, и ждут своего часа вещи, неназываемые при свете дня. Что-то мрачное, какое-то простое, жуткое действо под стать этой ночи ждало их впереди. А то не случилось бы худшего. Вдруг ночь сменится рассветом, а вокруг — не привычные лондонские улицы, а другой город, страшный и зыбкий, населенный созданиями, подобными сидящему сейчас напротив, или жуками с жесткими надкрыльями, спешащими по своим делам. А вдруг он и вправду видел их, незримых при свете земного солнца, но становящихся тошнотворно реальными в другом свете, так похожем на призрачную мглу за окнами машины?