Канун
Шрифт:
Славушка замолкает. Зевает, потягиваясь.
— Еще немножечко, Ваня. Зубы никак прошли. Да и надоело мне валяться… Ты, брат, знаешь, что я тебе скажу? Ты жри больше, ей-богу! Видел, как я жру? И ты так же. Толстый будешь, красивый. У тощего какая же красота? Мясом, как я, обрастешь — фраера подцепишь. Будет он тебя кормить, поить, одевать и обувать. У Кости товарищи которые, на меня, что волки, зарятся. Завидуют ему, что он такого паренька заимел. Письма мне слали, ей-ей! Я тебе покажу когда-нибудь письма. Только ты ему не треплись,
Костя Ломтев жил богато. Зарабатывал хорошо. Дела брал верные. С барахольной какой хазовкою и пачкаться не станет. Господские все хазы катил. Или магазины. Кроме того, картами зарабатывал. Шулер первосортный.
Деньги клал на книжки: на себя и на Славушку.
Костя Ломтев — деловой! Такие люди воруют зря. Служить ему надо бы, комиссионером каким заделаться, торговцем.
Не по тому пути пошел человек. Другие люди — живут, а такие, как Костя, — играют.
Странно, но так.
Всё — игра для Кости. И квартира роскошная, с мягкою мебелью, с цветами, с письменным столом, — не игрушка разве?
Для чего вору, спрашивается, письменный стол?
И сигары ни к чему. Горько Косте от них — папиросы лучше и дешевле.
А надо фасон держать! Барин, так уж барином и быть надо.
В деревне когда-то, в Псковской губернии, Костя пахал, косил, любил девку Палашку или Феклушку.
А тут — бездельничал. Не работа же — замки взламывать? И вместо женщины, Пелагеи или Феклы, — с мальчишкою жил.
Вычитал в книжке о сербском князе, имевшем любовником подростка-лакея, — и завел себе Славушку.
Играл Костя!
В богатую жизнь играл, в барина, в сербского князя.
С юности он к книжкам пристрастился.
И читал всё книжки завлекательные: с любовью, с изменами и убийствами. Графы там разные, рыцари, королевы, богачи, аристократы.
И потянуло на такую же жизнь. И стал воровать.
Другой позавидовал бы книжным и настоящим богачам, ночи, может, не поспал бы, а наутро все равно на работу бы пошел.
А Костя деловой был.
Бросил работу малярную свою. И обворовал квартиру.
Первое дело — на семьсот рублей. Марка хорошая! С тех пор и пошел.
Играл Костя!
И сигары, и шикарные костюмы, и манеры барские, солидные — все со страниц роковых для него романов.
Богачи по журналам одеваются, а Костя, вот, по книгам жил.
И говорил из книг, и думал по-книжному.
И товарищи Костины так же.
Кто как умел — играли в
У одних хорошо выходило, у других — неудачно. Из тюрем не выходили.
Но все почти играли.
Были, правда, другого коленкора воры, вроде того же Селезня из бывшей тринадцатой.
У таких правило: кража для кражи.
Но таких — мало. Таких презирали, дураками считали.
Солидные, мечтающие о мягких креслах, о сигарах с ножницами — Ломтевы Селезней таких ни в грош не ставили.
У Ломтева мечта — ресторан или кабаре открыть.
Маркизов, ограбивший Мельникова во время разгрома тринадцатой, у себя на родине, в Ярославле где-то, открыл трактир.
А Ломтев мечтал о ресторане. Трактир — грязно.
Ресторан или еще лучше — кабаре с румынами разными, с певичками — вот это да!
И еще хотелось изучить немецкий и французский языки.
У Ломтева книжка куплена на улице, за двугривенный: «Полный новейший самоучитель немецкого и французского языка».
Костя Ломтев водил компанию с делашами первой марки. Мелких воришек, пакостников — презирал.
Говорил:
— Воровать так воровать, чтобы не стыдно было судимость схватить. Чем судиться за подкоп сортира или за испуг воробья — лучше на завод идти вала вертеть или стрелять по лавочкам.
На делах брал исключительно деньги и драгоценности. Одежды, белья — гнушался.
— Что я, тряпичник, что ли? — обижался искренно, когда компаньоны предлагали захватить одежду.
Однажды, по ошибке, он взломал квартиру небогатого человека.
Оставил на столе рубль и записку: «Синьор! Весьма огорчен, что напрасно потрудился. Оставляю деньги на починку замка».
И подписался, не полностью, конечно, а буквами: «К. Л.».
Труд ненавидел.
— Пускай медведь работает. У него голова большая.
Товарищи ему подражали. Он был авторитетом.
— Костя Ломтев сказал.
— Костя Ломтев этого не признает.
— Спроси у Ломтева, у Кости.
Так в части, в тюрьме говорили. И на воле тоже.
Его и тюремное начальство, и полиция, и в сыскном — на «вы».
«Тыкать» не позволит. В карцер сядет, а невежливости по отношению к себе не допустит.
Такой уж он важный, солидный.
Чистоплотен до отвращения: моется в день по несколько раз, ногти маникюрит, лицо на ночь березовым кремом мажет, бинтует усы.
Славушку донимает чистотою.
— Мылся?
— Зубы чистил?
— Причешись!
Огорчается Славушкиными руками. Пальцы некрасивые: круглые, тупые, ногти плоские, вдавленные в мясо.
— Руки у тебя, Славка, не соответствуют, — морщится Костя.
— А зато кулачище какой, гляди! — смеется толстый Славушка, показывая увесистый кулак. — Все равно у купца у какого. Тютю дам — сразу три покойника.
Славушка любит русский костюм: рубаху с поясом, шаровары, мягкие лакировки. Московку надвигает на нос.