Капитал (сборник)
Шрифт:
Понятые от вопросов Ивана теряли речь и сознание, а он, спрашивая, мотал на палец кудряшку, торчащую из прорехи между пуговиц. Следователи и дознаватели, бывало, что и плакали, когда он, играючи, разваливал дела, которые, казалось, можно было отдавать на Страшный суд, и ангелы сказали бы спасибо. Слава Ивана достигла пика, когда судья Фирсова не смогла вынести решение об аресте Галины, цыганки, наводнившей героином несколько городов. Фирсову вынесли из зала суда с инсультом.
Так было, а стало…
– Дежурный сегодня кто, Ваня? – спрашивал следователь,
На раз-два Иван принялся колоть своих подзащитных или подначивать их подписать показания им же на беду.
– Ваня придёт? – говорили сыщики, уставшие биться со злодеем, упёртым, как земная ось. – Значит, можно будет домой свалить раньше. Ваня расколет.
И приходил он, ослепительный, прямой и так же манерно поправлял на шее выбившиеся лохмы.
– Кто у нас сегодня? – спрашивал.
– Новый Раскольников! – угодливо объясняли ему. – Восемнадцать лет отроду, четыре судимости. Изнасиловал и ограбил старушку, восемьдесят четыре года. Целый день крутим-вертим, молчит.
– Отдельный кабинет и десять минут не беспокоить, – диктовал Иван свои скромные условия.
Один-на-один он говорил молодому Раскольникову:
– Ты золотой парень! Я бы молился на тебя, будь у меня такой сын. Я вижу людей, верь мне. Поэтому делай, как я скажу тебе.
Не через десять, а через пять минут Иван выходил из кабинета и бросал следователю:
– Начинайте допрос. Скажет всё, как было.
Если требовалась грубость, то Иван выражался настолько живописно, что у видавших виды оперов стыла кровь и по-дамски грелись щёки. Имея же дело с элитой криминала, он просто хитрил. Помогало имя и слава прежних побед. Но до поры.
Не в первый раз он взялся защищать Олега Святославовича Трофимова, тайного князя мужеложников. Олег Святославович занимался гирудотерапией, то есть пиявками. У него имелось маленькое помещение в здании автовокзала, комната, разделённая медицинскими ширмами, за которыми стояли кровати для процедур. В рабочее время на кроватях лежали гипертоники и симулянты, а в вечернее – сам доктор и с ним кто-нибудь однополый.
Внешность его мало содержала в себе от идеалов гей-культуры. Большое, обрюзглое, как у испорченного мертвеца, лицо. Фигуры был излишек, особенно там, где ей не место: на животе, седалище, и вообще ниже подбородка начиналась одна обильная фигура.
Помещение же на вокзале служило лишь прихожей к его насыщенной жизни. Полнокровная жизнь кипела на даче, что находилась в деревне на берегу Волги и внешне ничем не отличалась от остальных деревенских изб. Характерным было название деревни, Содомовка.
В чахлый деревянный домик с плохой банькой, в которой ветер дул по ногам, каждую неделю съезжался богемный люд. Работники столичных инстанций, депутаты, ну и птицы помельче, вроде деятелей искусств, которые повседневно мыли посуду и убирали из бани кал после оргий.
На работу Олег Святославович ездил на большой и чёрной, как ночь, машине с номерами администрации. За рулём сидел, конечно, не сам, а штатный водитель.
Защищать его было проще, чем сходить за пивом. Основную работу делали друзья с политических и бюрократических олимпов, а на долю Ивана оставалось присутствовать для вида, как, например, по делу о самообороне. Олег Святославович оборонялся от сотрудника милиции, который размахивал палкой в ответ на обычную просьбу Олега Святославовича познакомиться. Суд признал, что на месте подсудимого любой бы задушил хама, а надругаться следовало даже до, а не после, чтобы знал.
В дни же Иванова озорства Олег Святославович вжился в роль пиявки и допустил некоторые неудобства по отношению к клиенту своей клиники. Рядовой случай из практики и не больше. К тому же Трофимов ждал гранта от Олимпа здравоохранения на развитие трудотерапии в регионе, и поднимать бучу из-за строптивого клиента ему было попросту недосуг. Поэтому такое плёвое дело он полностью доверил Ивану.
На допрос Иван принёс уже готовый бланк протокола, набитый от имени следователя.
– И он это подпишет? – спросила девушка-следователь, хлопая изумлёнными глазами, будто смотрела на салют.
– А куда он денется, – улыбнулся Иван.
– Зачем это тебе?
Вместо ответа Иван вдруг согнулся от смеха.
– Представь потом его лицо! – выдавил он, задыхаясь.
Судья зачитывал постановление, сбиваясь и кашляя. Очевидно, не верил в выпавшую на его честь миссию.
– … признать виновным… в совершении преступления, предусмотренного…
– Ванюш! – гортанно, будто горло слиплось от мужского семени, спросил Олег Святославович. – Что этот дурак читает?
Судья, услышав про дурака, закончил уверенно и чётко:
– … сроком на три года с отбыванием в колонии общего режима.
Иван сидел зачарованный, стараясь лучше запомнить текущую минуту. Именно сейчас крошилась в щепки его карьера, да и жизнь, в любом её понимании, делалась зыбкой, как сон.
А затем он на весь зал рассмеялся. И смеялся в следующие дни, подписывая договоры дарения на дом и машину, обналичивая счета в двух банках. И совсем его прорвало на хохот, так, что по-поросячьи визжал, когда молчаливые крепыши привезли его на знаменитую дачу и передали в руки троим постояльцам. Эти трое волоком потащили Ивана к бане, а он выскальзывал, обессиленный от смеха.
– Помешался, что ли? – сказал один из них, бородатый и мощный, настоятель деревенского храма.
– Какая разница! – проворчал молодой депутат областной думы.
В предбаннике Иван, неожиданно перестав смеяться, натужно покраснел. В лица карателей ударил густой запах.
– Да у него из всех щелей! – вскрикнул стройный юноша, стриптизёр. – Пусть сначала моется, свин!
Ивана закрыли в бане, лишив цепочки с крестиком, ремня и шнурков. Внутри оставили ему бак с холодной водой, деревянный ковш и простынь.