Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации
Шрифт:
Однако, включив в себя к началу ХХ века практически весь мир, капиталистическая миросистема потеряла способность к расширению и оказалась в кризисе, финальная стадия которого началась после развала СССР. Работа И. Валлерстайна «После либерализма» является обобщением его статей, написанных в начале 1990-х, в период гибели СССР и полураспада России, превращения США в главного мирового лидера-жандарма и торжества неолиберальной идеологии. В последнем, правда, сам Валлерстайн сильно сомневался, считая, что крушение СССР и повсеместное ослабление государственности ведут к деградации западного гражданского общества (нет врага – нет идеалов) и скорее маркируют собой конец 200-летней эры либерализма, чем его победу [21, 5–10].
Новую эпоху ослабленной неолиберальными реформами государственности И. Валлерстайн называет эпохой «группизма»: «Мы живем в эпоху «группизма» – образования групп, имеющих защитный характер, каждая из которых стремится к достижению самосознания, на базе которого упрочивается солидарность и борьба за выживание одновременно с борьбой против других таких же групп» [21, 10]. Особенно беспокоит американского автора ситуация
Позиция, связывающая отсталость периферии с негативным влиянием ядра капиталистической миросистемы, была подвергнута косвенной критике со стороны защитников неолиберального капитализма Дарона Аджемоглу и Джеймса А. Робинсона, считающих, что современные проблемы, и прежде всего проблемы «развивающихся» стран, связаны с плохим управлением, с коррупцией и отсутствием демократии: «Неважно, идет ли речь о Северной Корее, Сьерра-Леоне или Зимбабве, – мы покажем, что все бедные страны бедны по тем же причинам, что и Египет. А такие страны, как США и Великобритания, стали богатыми потому, что их граждане свергли элиту, которая контролировала власть, и создали общество, в котором политическая власть распределена более равномерно, правительство подотчетно гражданам и реагирует на их требования, а экономические стимулы и возможность разбогатеть есть у широких слоев населения» [1, 12]. Следует, однако, заметить, что в той же Англии после Славной революции политические права получили лишь 4 % населения из числа наиболее состоятельных граждан. Сами Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон выделяют инклюзивные и экстрактивные политические и экономические институты. Первые достаточно плюралистические и одновременно централизованные (мы бы назвали их рыночно-демократическими), поэтому они способствуют экономическому росту и развитию общества. Вторые концентрируют огромную власть и доходы в руках узкой группы (их следовало бы назвать олигархическими), поэтому порождают конфликты и, в конечном счете, ведут к застою и упадку общества и государства [1, 94].
Конечно, как отмечал еще П. Абеляр, в любом учении и в любом принципиальном споре есть некая доля истины, в чем легко убедиться, взглянув на нашу экстрактивную олигархию. Трудно найти вторую такую страну, где 1 % населения контролирует более 70 % собственности. Но в целом искусственность, политическую ангажированность и антиисторичность данной конструкции зарубежных авторов видно сразу. Так, политические и экономические институты СССР данные авторы считают в высшей степени экстрактивными, хотя любой нормальный трудящийся гражданин, успевший повзрослеть еще в советское время, мог бы сказать, что настоящая олигархия возникла именно в постсоветском пространстве. И здесь сама собой напрашивается мысль, что выход из сложившейся ситуации (во всяком случае, в России) следует искать не столько в плюрализации собственности, сколько в ее обобществлении. Говорить о плюралистичности той же Южной Кореи или Сингапура второй половины 1970-х годов, несмотря на успехи рыночной экономики, вообще не приходится. Да и современные США отличаются высокой степенью олигархичности и в политике, и в экономике, к тому же конфликтов там сейчас более чем достаточно. При этом среди альтернативных гипотез, которые рассматривают Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон, мир-системный анализ вообще не упоминается.
Но особенно наглядно ангажированность данных авторов проявляется при выявлении ими исторических причин отсталости черной Африки, где главная роль отводится работорговле, а главными и практически единственными виновными называются африканские царьки: «В большинстве африканских стран существенная прибыль, которую приносила работорговля, приводила не только к увеличению ее масштабов и к тому, что права собственности защищались все хуже, но и к постоянным военным конфликтам и, следовательно, разрушению даже тех немногих институтов, что еще работали. В течение нескольких веков любой процесс централизации государства всегда рано или поздно поворачивал вспять, и в конечном счете попытки многих африканских стран построить централизованное государство так и остались безуспешными. Хотя иногда на почве эксплуатации выгодной работорговли в Африке все же появлялись сильные государственные образования, их власть была основана на вооруженном насилии и грабеже» [1, 133–134]. При этом Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон считают, что большинство эпизодов военного вмешательства европейцев в африканские дела происходило под предлогом борьбы с рабством [1, 289].
Впрочем, даже если оставить в стороне «огромные прибыли» африканских царьков, которым платили за рабов стеклянными бусами, ромом, яркими тканями и т. п., то в любой торговле помимо продавца есть еще покупатель. А покупателями в африканской работорговле были как раз западные купцы из «инклюзивных» либеральных стран. В этом отношении значительно более историчным выглядит взгляд на развитие африканской работорговли того же И. Валлерстайна: «Рабов покупали по низкой непосредственной цене (цена производства предметов, которые давали
Надо сказать, что далеко не все защитники современного либерального капитализма столь откровенно политически ангажированы, как Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон. Так, известный маркетолог Ф. Котлер пишет: «Мы должны использовать инструменты планирования, внедрения, мониторинга и контроля социального маркетинга. Цель социального маркетинга – изменить или поддержать модели поведения, которые приносят пользу людям и обществу» [73, 38]. Правда, и у него проблемы африканских стран связаны не с колониализмом или разделением труда и доходов в миросистеме, а с господством там диктаторских режимов, преобладанием однопартийных систем и «социалистических» (?!) экономик [73, 31]. Сам Ф. Котлер вслед за П. Кольером предлагает использовать для помощи самым бедным странам различные инструменты: от международных льгот до военного (?!) вмешательства [73, 33]. Одним из способов сокращения бедности, по его мнению, может стать сокращение числа детей в бедных семьях, вплоть до проводимой до недавнего времени в Китае политики «одна семья – один ребенок» [73, 28–29]. Однако, как показывает опыт России, такое сокращение далеко не всегда приводит к уменьшению бедности, вдобавок проблемы нередко просто откладываются на будущее, когда состарится экономически активное поколение.
По мнению Ф. Котлера, растущее неравенство в доходах и высокая безработица среди молодежи могут привести к серьезным классовым конфликтам и в развитых странах. С целью предотвращения этих конфликтов Ф. Котлер предлагает в качестве мер по смягчению социальных конфликтов повышение минимальной зарплаты, введение прогрессивного налогообложения, ликвидацию оффшорных зон, сокращение доли зарплаты руководителей по отношению к зарплате рабочих, ликвидацию налоговых лазеек для богатых, улучшение системы социального обеспечения, создание системы оплачиваемых отпусков и праздников (что особенно актуально для США – C. Б.) [73, 54–67, 91]. Однако сам же он замечает, что те же американские партии существуют на деньги богачей, а богатые в большинстве своем не хотят платить высокие налоги [73, 61–62]. Будучи капиталистическим оптимистом, Ф. Котлер пишет, что новые технологии приводят к исчезновению одних профессий и появлению других, но тут же добавляет, что группа постоянных безработных продолжает расти, а новые рабочие места появляются по большей части в низкооплачиваемых сферах: в розничной торговле, в сетях быстрого питания, в различных сферах временной деятельности (без социальных пособий), в низкооплачиваемой сфере обслуживания [73, 107–109]. К недостаткам современного капитализма американский маркетолог, по учебникам которого учились рекламные специалисты всего мира, относит также засилье рекламы и всеобщую зависть к материальному благополучию соседей [73, 247].
Следует также отметить, что не все представители мир-системного анализа являются противниками современного либерального капитализма. Взять, например, сына и внука швейцарских банкиров итальянского экономиста Джованни Арриги, по мнению которого основная особенность развития капиталистической миросистемы состоит в чередовании эпох материальной экспансии (то есть роста производства) с фазами финансового возрождения и экспансии. Именно в такую фазу и вступил с 1970–1980-х годов американский капитализм [5, 44]. При этом итальянский экономист отмечает: «Всякий раз, когда мировые процессы накопления капитала для данного времени достигали своих пределов, наступали продолжительные периоды межгосударственной борьбы, в течение которых государства, контролировавшие или готовые установить контроль над наиболее важными источниками избыточного капитала, стремились также приобрести организационные возможности, необходимые для продвижения, организации и регулирования новой фазы капиталистической экспансии, еще более масштабной и широкой, чем прежде» [5, 54]. Похоже, что сегодня мы живем как раз в начале такого периода нестабильности. Дело, однако, осложняется тем, что ныне капиталистическая система охватила практически весь мир, расширяться почти что некуда.
Новая эпоха, с одной стороны, характеризуется все большей поляризацией миросистемы. Дж. Арриги относительно ситуации 1980-х годов отмечает: «Американское соперничество за мобильный капитал на мировых денежных рынках для финансирования “второй холодной войны” и “покупки” голосов избирателей внутри страны при помощи снижения налогов привело к внезапному прекращению притока средств в страны “третьего” и “второго” мира и резкому сокращению мировой покупательной способности» [5, 63]. С другой стороны, появились новые центры накопления капитала в лице Японии и менее крупных восточно-азиатских государств [5, 55]. При этом тот же японский капитал осуществлял финансирование экономики США, извлекая из этого весьма незначительные выгоды [5, 59]. По мнению Дж. Арриги, это связано с тем, что в условиях системного кризиса США превратились в международного полицейского, в силу по поддержанию порядка [5, 72].