Капитальный ремонт
Шрифт:
Яркий мягкий свет наконец хлынул со стен и с потолка, в ему стало понятно, почему полумрак ванной был зеленым: и большая, широкая чаша умывальника, и три ступеньки, ведущие к ванне, и сама эта ванна, торжественная, как алтарь, и стены — все было из зеленого фаянса или выложено зеленым кафелем, даже циновка, лежавшая на полу, была цвета морской волны. Огромное овальное зеркало над ванной и другое, поменьше, над чашей умывальника, отражая стены, тоже казались зелеными, и только висевший у дверей халат, на который наткнулся Юрий, был ослепительно белым.
Ошеломленный, в каком-то невольном смущении, Юрий с любопытством
Юрий еще раз окинул взглядом это впервые увиденное им святилище женских тайн и попытался найти ему оправдание. Конечно, всякой красивой женщине необходим храм гигиены, однако в том, что он видел вокруг себя, было нечто настораживающее, сомнительное. Все это походило более на тщательно оборудованную лабораторию, которая откровенно преследовала не столько цели гигиены, сколько совершенствование или поддержание могущества женской красоты. Зеленое и душистое колдовство уводило мысль в жаркие, сладкие тайны, сердце само собой забилось быстрее, и в светлой глуби зеркал Юрий, сам того не желая, вдруг увидел обнаженное — прелестное, тонкое и хрупкое победительное тело, упоенно любующееся собственным отражением…
И тут ему внезапно пришло в голову, что, может быть, именно это влюбленное в себя и влюбяющее в себя других, изящное, холеное тело, со всеми его желаниями, требованиями, капризами — было главнейшим содержанием жизни Ирины Александровны, будущей жены брата.
Мысль эта поразила его. Что-то начало для него проясняться в «мраморной вдове». Смутные и недоказуемые догадки, которые и раньше бродили в нем, теперь приобретали неожиданную четкость. Эти вечные провороты и рестораны, шумная свита поклонников — в Гельсингфорсе одна, в Петербурге другая, ящик вина, который подполковник Рогуля позволяет себе присылать сюда, как в свой дом, неразрывная дружба откровенно распутной «бэт нуар», легкомысленный и жестокий отъезд с ней на Друмсэ, наконец, эта удивительная ванная… Или он, Юрий, самонадеянно видит то, чего нет, или Николай слеп: ведь для него Ирина — мечта, смысл жизни, «земной бог», как называли её в кают-компании… Но променять последнее, может быть, свидание с Николаем на дачный пикник?.. Ужасно!
Недавний веселый подъем исчез, словно его и не было. Где-то в самых тайниках мысли мелькнула горькая уверенность, что женщина, которую любовь Николая украшает, венчает, возводит в святыню, совсем не святыня, не идеал. И уж с совершенной ясностью оказывалось, что ни семьи, ни дома, о которых он, Юрий, видимо, бессознательно тосковал, тут никогда не получится.
Подавленный своим открытием, он пытался думать о другом, но мысль эта настойчиво возвращалась. Семья… Дом… Николай
Вот когда со всей силой почувствовал он тоску по несуществующему дому, сиротскую неутолимую жажду семьи!.. В первый раз за недолгую свою взрослую жизнь он готов был заплакать, как ребенок, которого все забыли, хотелось пожаловаться кому-то, чтобы услышать слова если не любви, то хоть сочувствия, если не вдохновляющие, то хотя бы ободряющие…
Легкий стук в дверь заставил его обернуться.
— Можно? — услышал он Сашенькин голос. — Я вам простынку принесла.
— Спасибо, — ответил он машинально. Дверь открылась, и вошла Сашенька с мохнатой пушистой простыней.
— А чтой-то вы не сказали, куда торопитесь? — спросила она, вешая простыню и снова поглядывая на него особенным взглядом. — Я думала, в отпуск приехали, а вы говорите, два часа…
— Нет, Сашенька, не в отпуск, — медленно сказал Юрий. — Я попрощаться зашел.
— А куда же это вы?
— На войну.
— Как это? — удивилась она.
— А так… Завтра на миноносец — и, может быть, сразу в бой.
Она засмеялась и покачала головой.
— Ну да… Кто вас пустит, вам учиться надо!
— А я и не спрашивался. Матросом пойду.
Сашенька вдруг ахнула и всплеснула руками.
— Ой, Юрий Петрович! — каким-то бабьим жалостным голосом вскрикнула она. — Что ж это вы, и в самом деле своей охотой на войну?
Юрий молча покивал головой: да, мол, вот так, своей охотой. Он хотел сказать что-нибудь, но, взглянув на нее, махнул рукой, заволновавшись сам: глаза её были полны слез, губы дрожали.
— Юрий Петрович, да что это? — запричитала она. — Вам-то зачем? Ну, Николай Петровичу уж положено — офицер, а вы? Вам же еще можно учиться… Зачем вы это? Молоденький такой — и вдруг утонете?
Испуг её и жалость поразили Юрия. И оттого, что она сказала «утонете», а не «погибнете», он и сам почувствовал, как к горлу подступает комок. Ему стало ужасно жалко себя: действительно, все это далеко не шуточки. Слава славой, а мины, торпеды, снаряды… Он вдруг увидел, как барахтается в воде, выбиваясь из сил, а вокруг — ни шлюпки, ни круга, ни буйка… «Утонете»…
— Ничего, Сашенька, все будет олл райт, — сказал он нетвердым голосом, отводя глаза.
— Ой, миленький, — опять по-крестьянски протянула Сашенька. — Ну, пошли вам господь бог, дайте я вас на прощанье приласкаю…
И она обвила его шею прохладными руками, жаркое влажное кольцо охватило его губы. Опустив руки, не обнимая ее, не касаясь прильнувшего к нему крепкого и горячего тела, он стоял неподвижно, вслушиваясь в медленное покоряющее движение, которое плыло вокруг его рта и вместе с которым так же медленно начала плыть и его голова.
Потом веки его тяжело опустились, он вздохнул, обнял Сашеньку и ответил её губам.
Как ни странно, он впервые испытывал такой поцелуй. То, что бывало с ним ранее, было забавой, игрой или профессиональной прелюдией к дальнейшему и никогда его не захватывало. Но тут…