Капитан Бедлам
Шрифт:
День выпуска оказался самым важным и самым волнующим днем его жизни. Понятия «выпускной класс» не существовало. Заканчивая обучение, пилот удостаивался публичной церемонии, на которой присутствовало большинство персонала школы – около тридцати тысяч человек. Все построились, и Джон промаршировал перед ними в черной форме пилота. Адмирал сам вынул платиновые крылышки – старейшую эмблему полета человека – и приколол их на форму. Это запомнится на всю жизнь.
Наступило время прощания с семьей – корабль уже ждал его. Новый пилот совершал свой первый полет. Предстоял всего лишь короткий прыжок до Луны с грузом каких-то припасов, но все же это
Времени полета он не ощутил: только что был на Земле – и вдруг оказался на Луне. Только физическая усталость и скафандр убедили его в том, что полет все-таки состоялся. Такого разочарования он никогда в жизни не переживал…
Теперь, на Земле, в саду у дома, глядя на молодой месяц и вспоминая прошлое, Джон ощутил во рту как бы привкус сухой золы. В доме кто-то смеялся, он услышал, как звякнула о стакан бутылка. Он отмахнулся от воспоминаний и вернулся к действительности.
Его дом, вечер в его честь. Он много раз откладывал это мероприятие, но в конце концов вынужден был уступить. Получилось скверно, точь-в-точь как он и ожидал. Одно дело носить ложь в себе, совсем другое – быть фальшивым героем в собственном доме.
Расправив плечи и смахнув невидимую пылинку с костюма, он вернулся в дом.
На следующее утро он явился на базу для двухдневной подготовки к предстоящему полету. Врачи готовили его тело к максимальной готовности, а он тем временем получал инструктаж. Столь длительного и ответственного полета у него еще не было.
– Да, длительное путешествие, – сказал инструктирующий его офицер, постукивая по карте. – Вам предстоит полет к Юпитеру, точнее – к его восьмому спутнику. Как вы знаете, там база и обсерватория. Ваша задача – доставить двенадцать астрофизиков и всю их аппаратуру. Они будут исследовать гравитацию Юпитера. Нагрузка солидная. Вашей основной заботой, или, скорее, заботой Джона-II, станет пояс астероидов. Подняться достаточно высоко над плоскостью эклиптики вы не сможете, поэтому возможны столкновения с метеоритами. У нас уже были из-за этого неприятности. Немного везения – и все пройдет нормально.
Джон поздоровался с пассажирами, принимая их на борт, и проверил работу техников, когда те закрыли морозильные камеры. Убедившись, что все в порядке, он поднялся по вертикальному трапу к рубке управления. Откроешь дверь, и все – обратного пути нет. Это действие становилось его последним осознанным поступком, затем в дело вступал Джон-II. Помедлив лишь мгновение, он распахнул дверь, успев подумать: «Следующая остановка – Юпитер».
Только встретил его не Юпитер, а боль.
Он не мог ни видеть, ни слышать. Тысячи ощущений навалились на него одновременно, но все они лишь усиливали страшную, ужасающую боль – подобного он даже и представить себе не мог. Огромным усилием воли он сощурил глаза, пытаясь их сфокусировать.
Он увидел иллюминатор, а за ним – звезды. Он был в космосе, в кабине своего корабля. Замерев от зрелища раскинувшихся перед ним звезд, он на мгновение даже забыл о боли, но она тут же напомнила о себе. Что же случилось? Надо что-то делать, прекратить невыносимые мучения. В кабине было темно, лишь слабо светились сигнальные лампочки гигантского пульта управления. Они мерцали, менялись, но Джон не мог сообразить, что все это значит и что он должен сделать.
Боль,
За те мгновения, что Джон-I командовал в их общем теле, Джон-II чуть-чуть избавился от паники. Только что он потерял контроль и отключился. Повторения он допустить не мог. Сработали нервные блоки, отсекая большую часть боли, но и та, что осталась, мешала думать. Метеорит, несомненно метеорит.
В передней переборке была дыра размером с кулак, и воздух с ревом вырывался из кабины. Через эту брешь он увидел одну звезду, более яркую и ясную, чем все, которые ему когда-либо приходилось видеть. Дыру проделал метеорит, ударившись затем в переборку позади него. Очевидно, последовал взрыв и ослепительная вспышка, брызги расплавленного металла разрушили схемы, вмонтированные в основание его кресла. Дышать становилось все труднее, воздуха почти не осталось. Надвигался холод.
Скафандр в шкафчике, всего в десяти футах от него, но Джона удерживали в кресле ремни, а открыть их никак невозможно. Электрозамок, по-видимому, разрушен, а механический блокирован. Он боролся с зажимами, но кроме голых рук у него ничего не было.
Дышать становилось все труднее. Опять вернулась паника, и сдерживать ее дальше он уже не мог.
Джон-II судорожно вздохнул и закрыл глаза. Джон-I их открыл.
Его снова охватила ошеломляющая боль. Глаза Джона опять закрылись, а тело обмякло, подавшись вперед. Потом он выпрямился, подрагивающие веки поднялись. Неуверенно бегающие глаза замерли, уставившись прямо перед собой, почти лишенные мысли.
Ибо Джон-III по сути своей был ближе к животному, чем любой человек или зверь, когда-либо бродивший по земле. Он знал лишь одно – выжить. Выжить и спасти корабль. О существовании Джона-I и Джона-II он смутно подозревал и мог при необходимости воспользоваться их памятью. Сам он не имел ни памяти, ни собственных мыслей, кроме одной – боль. Он был порожден в боли, обречен жить в боли, и боль составляла весь его мир.
Джон-III был встроенным устройством безопасности, признанием возможности возникновения момента, когда даже вторая личность пилота не могла спасти корабль. Джон-III мог взять на себя управление только в самом крайнем случае, когда все остальное отказывало.
В логике работы Джона-III всякие сложности исключались. Увидел проблему – решай ее. Из глубины мозга всплыла подсказка: достань скафандр. Он начал подниматься и тут впервые понял, что не может. Обеими руками он рванул ремни у себя на груди – они не поддавались. Замок, нужно открыть замок.
Но инструментов нет, только руки. Используй руки. Он просунул палец и потянул замок – палец согнулся и от напряжения сломался. Джон-III на это не реагировал, он не чувствовал боли. Он вставил второй палец и с силой потянул снова – палец едва не оторвался напрочь и безжизненно повис на коже. Он вставил третий.
И только большим пальцем ему удалось сломать замок – остальные пальцы висели сломанные и изуродованные.
Мощным рывком он вытолкнул себя из кресла – одновременно с нижним замком треснула и сломалась берцовая кость правой ноги. Подтягиваясь здоровой рукой, отталкиваясь левой ногой, изгибаясь, как червяк, он полз по полу к скафандру.
В кабине был уже почти вакуум, он часто моргал, чтобы избавиться от кристалликов льда на глазах. Сердце билось раза в четыре быстрее положенного, качая почти лишенную кислорода кровь по сосудам умирающего тела.