Капитан Хорнблауэр
Шрифт:
Он выстрелил еще раз, но всплеска не последовало. Тут первая лодка развернулась под прямым углом, весла ее замерли.
— Попали, сэр, — сказал Буш.
В следующую секунду лодка двинулась прежним курсом, весла снова задвигались. Хорнблауэр почувствовал жгучую обиду. Трудно представить, чтобы корабельный барказ пережил бы прямое попадание из шестифунтовой пушки, но возможность такая действительно существовала. Хорнблауэр впервые почувствовал близость поражения. Если так трудно давшееся попадание не причинило вреда, какой смысл бороться дальше? Тем не менее, он упрямо склонился над казенной частью, визируя цель с учетом правой погрешности пушки. Так в прицел он и увидел, что первая лодка вновь перестала грести. Она дернулась и повернулась, гребцы замахали другим лодкам. Хорнблауэр направил пушку, выстрелил,
— Один румб влево, мистер Буш! — заорал Хорнблауэр. Три лодки отстали уже сильно, однако грех было не выстрелить по такой заманчивой цели. Лоцман всхлипнул, помогая выдвигать пушку, но Хорнблауэру было не до его патриотических чувств. Он прицелился тщательно, выстрелил — снова никакого всплеска. Однако попал он, видимо, в уже разбитую лодку, поскольку две другие вскоре отошли от полузатонувшей товарки и возобновили преследование.
Браун поменял людей на веслах — Хорнблауэр вспомнил, что, когда ядро попало, слышал его хриплое «ура!». Даже сейчас Хорнблауэр нашел время восхититься, как мастерски Браун управляется с людьми, что с пленными, что с беглыми каторжниками. Восхититься, не позавидовать — на последнее времени уже не хватило. Преследователи изменили тактику — одна лодка двигалась теперь прямо на них, другая по-прежнему шла наперерез. Причина вскоре стала понятна: нос первой лодки окутался дымом, ядро плеснуло возле кормы тендера и рикошетом пролетело мимо раковины.
Хорнблауэр пожал плечами — трехфунтовая пушка, стреляя с основания еще более шаткого, чем палуба «Аэндорской волшебницы» вряд ли может причинить вред, а каждый выстрел тормозит продвижение лодки. Он развернул пушку к той, которая двигалась наперерез, выстрелил, промазал. Он еще целил, когда грохот второго выстрела с лодки достиг его ушей, он даже не поднял головы взглянуть, куда упало ядро. Сам он на этот раз почти попал — расстояние сократилось, он приноровился к пушке и ритму качавшей «Волшебницу» атлантической зыби. Три раза ядро зарывалось в воду так близко к лодке, что брызги, наверно, задевали гребцов. Каждый выстрел заслуживал стать попаданием, однако неопределимая погрешность вычислений, связанная с переменным количеством пороха, формой ядра и особенностями пушки, давала разброс в пятьдесят ярдов, как бы хорошо он ни целил. Один-два бортовых залпа из десяти умело направленных пушек, и он потопил бы лодку, однако в одиночку с десятью пушками ему не совладать.
Впереди что-то затрещало, от пиллерса полетели щепки. Ядро вспороло палубу наискосок.
— Ни с места! — заорал Браун и одним прыжком оказался на баке. — Гребите, черти.
Он за шиворот волок обратно перепуганного каторжника — тот от страха выронил весло. Похоже, ядро пролетело меньше чем в ярде от него.
— Навались! — заорал Браун. Он был великолепен — мощный, с линьком в руке, похожий на укротителя в клетке со львами. Одна вахта в изнеможении лежала на палубе, другая, обливаясь потом, налегала на весла, Хорнблауэр понял, что ни в нем самом, ни в его пистолетах надобности нет, и склонился над пушкой. На этот раз он в самом деле позавидовал Брауну.
Лодка, которая стреляла по ним, не приблизилась — скорее отстала — но другая заметно сократила разрыв. Хорнблауэр уже различал человеческие фигуры, темные волосы, загорелые плечи. Весла ненадолго замерли, в лодке произошло какое-то движение, потом она вновь двинулась вперед, еще быстрее. Теперь на каждой банке гребли по двое. Командир, подойдя близко, решил одним рывком покрыть последний, самый опасный отрезок и бросил на это всю, прежде тщательно сберегаемую энергию подчиненных.
Хорнблауэр оценил быстро убывающее расстояние, повернул винт и выстрелил. Ядро коснулось воды в десяти ярдах от лодки и рикошетом пролетело над ней. Он пробанил, зарядил, дослал ядро — сейчас осечка погубила бы все. Он заставил себя проделать уже затверженные движения с прежней тщательностью. Прицел смотрел точно на лодку. Дальность прямого огня. Он дернул вытяжной шнур и тут же бросился перезаряжать, не глядя, куда упало ядро. Похоже, оно пролетело над самыми головами гребцов, потому что в прицел он увидел лодку — она все так же шла на него. Он чуть уменьшил угол возвышения, отступил в сторону, дернул вытяжной шнур
Браун кричал «ура!», Буш, не выпуская румпеля, пританцовывал на своей деревяшке, кругленький французский лоцман со свистом втянул воздух. На синей воде шевелились черные точки — это барахтались, спасая свою жизнь, гребцы. Вода холодная, и те, кто не успеет ухватиться за разбитый корпус, потонут, однако подобрать их невозможно — на тендере и так слишком много пленных, да и медлить нельзя, догонит третья лодка.
— Пусть гребут! — крикнул Хорнблауэр хрипло и совершенно лишне, прежде чем вновь склониться над пушкой.
— Какой курс, сэр? — спросил Буш от румпеля. Он хотел знать, не надо ли повернуть, чтоб открыть огонь по последней лодке — та прекратила стрелять и быстро двигалась к пострадавшим.
— Держите, как есть, — бросил Хорнблауэр. Он знал, что последняя лодка не станет им досаждать. Она перегружена, командир напуган примером товарищей и предпочтет повернуть назад. Так и вышло. Подобрав уцелевших, лодка развернулась и устремилась к Нуармутье, провожаемая улюлюканьем Брауна.
Теперь Хорнблауэр мог оглядеться. Он прошел к гакаборту, туда, где стоял Буш — удивительно, насколько естественнее он чувствовал себя здесь, чем у пушки. Он взглянул на горизонт. За время погони тендер далеко ушел на веслах. Берег терялся в туманной дымке, Нуармутье остался далеко позади. Однако бриз и не думал начинаться. Они по-прежнему в опасности — если лодки нападут на них в темноте, все будет совсем по-иному. Каждый ярд имеет значение — усталым каторжникам придется грести весь день, а, возможно, и всю ночь.
Суставы ломило после тяжелой работы с пушкой и бессонной ночи. Кстати, Буш и Браун тоже не спали. Он чувствовал, что от него разит потом и порохом, кожу щипала пороховая пыль. Он жаждал отдохнуть, но машинально пошел к пушке, закрепил ее, убрал неиспользованные картузы и положил в карман пистолеты, которые, к своему стыду, только что обнаружил в шпигате.
XV
Только в полночь легкий ветерок зашелестел над поверхностью воды. Сперва грот лишь чуть встрепенулся, такелаж задребезжал, но постепенно бриз усилился, паруса наполнились, надулись в темноте, и, наконец, Хорнблауэр разрешил усталым гребцам отложить весла. «Волшебница» скользила незаметно, так медленно, что вода почти не пенилась под водорезом, однако куда быстрее, чем могли бы нести ее весла. С востока налетел порыв, слабый, но устойчивый: Хорнблауэр, выбирая грота-шкот, почти не ощущал противодействия, однако огромный парус гнал изящный кораблик по невидимой глади, словно во сне.
Это и впрямь походило на сон. Усталость, вторая ночь на ногах — Хорнблауэр двигался в густом нездешнем тумане, подобном мглистости смоляного моря за бортом. Каторжники и пленные спали — о них можно было не беспокоиться. Десять часов из последних двадцати они гребли, и к закату стерли ладони в кровь. Зато они могут спать — в отличие от него, Брауна и Буша. Отдавая команды, Хорнблауэр слышал себя как бы со стороны и не узнавал, словно это кто-то другой, незнакомый, говорит за стеной, даже руки, которыми он держал шкот, казались чужими, будто зазор образовался между мозгом, который старается думать, и телом, которое нехотя, словно из одолжения, подчиняется.
Где-то на северо-западе несет неусыпный дозор британская эскадра. Хорнблауэр задал курс норд-вест, в бакштаг. Если он не найдет Ла-Маншский флот, то обогнет Уэссан и доберется до Англии. Он знал это и, как во сне, не верил. Воспоминание о будуаре Мари де Грасай, о смертельной схватке с Луарой были куда реальнее, чем прочная палуба под ногами или грота-шкот, который он тянул. Он задал Бушу курс, словно играл с ребенком в морские приключения. Он убеждал себя, что явление это ему знакомо — он и прежде часто замечал, что легко выдерживает одну бессонную ночь, а на вторую воображение начинает шутить с ним шутки — однако осознание этого не помогало рассеять мысленный туман.