Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
Шрифт:
Разошлись гости поздно. Только я успел закрыть дверь, как Лариса кинулась ко мне:
— Ты что?.. Почему такой кислый? Почему молчишь?
От нее пахло вином. Этот запах и какая–то противоестественная оживленность не нравились мне, и в этом диком порыве и в поцелуях было что–то фальшивое. Я молчал. Она вдруг расплакалась, но слезы оказались притворными — они быстро высохли, и вместо них разразился настоящий ливень слов. Я удержался и ничего не сказал ей. Я никак не реагировал ни на хлопанье дверями, ни на всхлипывание, ни на угрозы. Пошумев, она наконец умолкла,
Подремав часа два, я встал с тяжелой головой. Пора было идти на корабль. Умывшись, я заглянул в спальню. Крепко обняв подушку, Лариса лежала лицом к стене, поджав ноги, ма–аленькая такая… У меня на сердце заскулила жалость, но я не поддался ей; как говорится, решил курса не менять — не вошел в спальню.
Пошарил на кухне — там еды не оказалось. Со стола ничего не хотелось брать. Надвинув фуражку, я шагнул к двери, но тут же вернулся, подошел к спальне и говорю:
— Я ухожу на корабль.
Тихо затворил за собой дверь и минутку постоял. Слышу, она встала с постели и пробежала в гостиную, к окну. Я быстро вышел из калитки. Когда у нас все было ладно, она так же, стоя у окна в халатике, провожала меня, я в ответ махал ей рукой; а теперь сразу затопал вниз, даже не оглянулся.
12
— Человек — существо сложное, профессор, — сказал Кирибеев и вдруг замолчал. У него погасла трубка. Он зачмокал губами и, когда табак разгорелся, пустил толстое колечко дыма и продолжал: — Вот возьмите такой факт. Корабли, курсирующие на короткие дистанциях, моряки называют «трамваями» и обычно не любят их. Я тоже избегал службы на них. Но когда женился, командовать «трамваем» для меня показалось самым подходящим делом. И Лариса была в восторге. Как же, это давало нам возможность часто видеться! Но после того вечера мне нестерпимо захотелось перейти на такую линию, как Приморск — Одесса, чтобы на четыре месяца из дому вон!
Ведь что же у нас получилось? Мы и не поссорились и не разошлись, а как–то оттолкнулись друг от друга. И как я ни крепился, а на сердце — двулапый якорь… Все думаю: как встречусь с ней после рейса? Как в глаза буду смотреть? Что скажу?
Нехорошо было мне. Сейчас все это, вероятно, выглядит смешно, а тогда я мучился, терзался, пока шел на корабль. Но стоило мне ступить на сходню и услышать шепот: «Кэп идет», — все мои волнения как рукой сняты.
Корабль был надраен. Все блестело, даже красную полоску на трубе подновили. Боцман у меня — поискать такого!
Я объявил морские вахты и прошел к себе. Я не знал, что через час мне придется распрощаться с моим «трамваем» и с командой, к которой успел уже привыкнуть,
В салоне меня ждали Плужник и начальник отдела кадров Морфлота, мой дружок по мореходке, тоже капитан дальнего плавания, Костюк. Слыхали, может быть? Нет? Мировой
Ну-с, когда я вошел, встали и начали разводить бодягу, как самые опытные сваты. А мы, дескать, к тебе в гости да посмотреть, как ты тут живешь. Одним словом, знали, бродяги, когда прийти, попали под настроение.
Пришлось достать бутылочку. Чокнулись. Плужник прищурился и говорит:
— Выпьем за блаженной памяти капитана Кирибеева…
Я чуть рюмку не выронил.
— Вы что, — говорю, — с ума сошли?!
А Костюк в тон Плужнику:
— Да, хороший был капитан. Так уходят от нас лучшие люди.
Я не выдержал, схватил за плечи Костюка:
— А ну, брось ломать комедию! Говори, зачем пришли?
Костюк залился смехом, а Плужник и глазом не повел.
— В истории, — говорит, — бывали уже такие случаи, когда человек из–за личного счастья переставал служить идее, забывал о народе, и в конечном счете это вело его к гибели.
Я рассвирепел.
— Да говорите же наконец, в чем дело?
Костюк подмигнул Плужнику:
— Разъясни ему, Сергей Александрович.
Плужник покачал головой:
— Эх, Степан, Степан, до чего же ты опустился…
Я встал из–за стола и говорю:
— Вот что, друзья! Вы можете оставаться в салоне и продолжать беседу, а мне некогда, я объявил морские вахты, пора на мостик.
Костюк быстро вскочил и загородил мне дорогу.
— Стоп, Степан! — сказал он. — Садись… Мы тоже к тебе по делу, а не затем, чтобы воздух языками драить.
Я сел.
— Слушай, Степан. Сергей Александрович заходил к тебе домой поговорить по делу, но не удалось…
Я не утерпел:
— К чему ты клонишь, Александр Остапыч?
— К чему клоню?.. А вот к чему: хватит тебе, Степан, воду толочь между Приморском и Хакодате. Ты не старик. Ты молодой, полный сил. Тебе ли каждую неделю дома ночевать? Помнишь мореходку? Помнишь, как мы клялись жизнь отдать на служение родине, пронести ее морской флаг по всем широтам, не успокаиваться до тех пор, пока не будут открыты все фарватеры… Помнишь? Или ты отступил от клятвы?
Мне живо вспомнились те годы, когда после окончания мореходки мы вышли на шверботе в Даурский залив и там, у Амбобозы, принесли торжественную клятву.
Я кивнул. Плужник и Костюк переглянулись.
Плужник сказал:
— Мы другого и не ждали от тебя, Степан.
Костюк наполнил бокалы.
— Выпьем за дружбу, за нашу клятву, за молодость в зрелом возрасте!
Когда мы поставили на стол пустые бокалы, Плужник положил руку мне на плечо:
— Вот что, старина, придется тебе расстаться с твоим «трамваем». Предлагаю любой из трех китобойцев… Как ты смотришь на это?
Я задумался, а Плужник продолжал:
— Дело для нашей страны новое, с большим будущим, и мы с тобой первыми проложим пути в океане.