Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
Шрифт:
— Смотрите, профессор, как радуются!
Гребец, гнавший с завидной легкостью шлюпку, широко улыбался.
— Как же не радоваться, товарищ капитан! Этот проклятый туман кого хочешь в тоску вобьет. Ведь мы чуть не померли со скуки… И на вас глядеть больно. Ребята говорили: «Неужели туман простоит еще неделю? Наш кэп совсем с курса собьется».
Кирибеев нахмурился.
— Много разговариваете, — сказал он и, не дождавшись, когда шлюпка пристанет к борту, крикнул: — На судне!
К борту подошли Небылицын и боцман Чубенко.
— Объявить морские вахты! Изготовить машину! Сейчас снимаемся!
— Есть! — ответили с корабля, и вслед за тем раздался веселый топот десятка
Когда шлюпка подошла к борту, Кирибеев быстро поднялся на палубу.
Восхищенный ловкостью своего капитана, матрос насмешливо посмотрел на меня.
— Подсобить вам? — спросил он.
— Спасибо! — сказал я и, подражая Кирибееву, полез на борт. Капитан Кирибеев уже стоял на мостике. Корпус китобойца вздрагивал. Из трубы валил густой дым. Китобои во главе с боцманом Чубенко появлялись то тут, то там. Гигантского роста, он во всем почти походил на своего капитана, только был пошире в плечах, и лицо его, хотя и было выдублено солнцем и морскими ветрами, отличалось какой–то благородной красотой, вызывавшей в памяти далекие образы запорожцев, потомком которых он был. Широкий лоб, черные, чуть–чуть подгоревшие на солнце брови, тонкий прямой нос, глаза голубые, добрые, бронзовые висячие усы, упрямый подбородок. Чубенко никогда не повышал голоса, никогда не повторял своих распоряжений, никогда ни на кого и ни на что не жаловался. Ему было лет за сорок. Безотказной и безукоризненной работой, строгостью суждений и кристальной честностью он, как я успел заметить, завоевал всеобщее уважение и пользовался особым доверием капитана Кирибеева. Как только шлюпка, на которой мы вернулись, была поднята и установлена на шлюпбалках, капитан Кирибеев вынул пробку из переговорной трубы и запросил машинное отделение:
— В машине! Готово?
Получив утвердительный ответ, Кирибеев крикнул на нос, где у лебедки находились Небылицын, Чубенко и два матроса:
— Якорь выбрать!
Вскоре с бака доложили:
— Чисто! — что означало: якорь у клюза.
Три прощальных гудка разбудили птичье царство бухты, разом поднявшееся и кричавшее на разные голоса. За кормой забурлило, и китобоец медленно потянулся из бухты; за малым последовал средний ход. Густой дым черными клубами вырывался из трубы и падал на воду.
Кирибеев разгуливал по крошечному ходовому мостику, жадно посасывая трубку.
Когда вышли на простор, капитан взял курс на север. Китобои решили, что капитан Кирибеев пойдет в бухту Моржовую, к месту стоянки «Аяна». Но он неожиданно для всех взял мористее и направился в сторону Командорских островов.
Горизонт был чистый. Дул встречный ветер. С моря шла широкая и сильная волна: она стучала в правый борт и забрызгивала палубу.
Я устроился в наветренной стороне и занялся фотографированием. Но вскоре руки онемели от холода, и я ушел в каюту.
Я ушел в каюту погреться. Раздевшись, прилег на диванчик. Тихое покачивание китобойца, легкий баюкающий гул машины навевали дремоту. Не помню, сколько я так пролежал, то проваливаясь в глубокую пропасть, то поднимаясь на вершину, как вдруг раздался крик: «Кит по носу!»
Я открыл глаза, прислушался, проверяя, приснилось мне или в самом деле кто–то крикнул.
Прошло несколько тихих, дремотных секунд. «Очевидно, приснилось», — подумал я и повернулся на другой бок, но тут послышались топот ног и стук штурвального колеса. В открытый иллюминатор хлынул поток холодного воздуха, и вместе с ним донеслось шипение стекающей с палубы воды.
Застегивая на ходу плащ, я выбежал на палубу.
Брезжил рассвет. Капитан был на мостике. Гарпунер Олаф Кнудсен, широко расставив ноги, стоял у пушки.. Чубенко сидел в бочке и корректировал ход китобойца.
Матросы,
Над морем рваными клочьями низко стлался сизый, изреженный, похожий на дым сырых дров туман. Он тянулся полосами и как–то быстро и словно боязливо сворачивался, и тогда открывалось широкое, мрачное, холодноватое и неспокойное, всхолмленное волнами море.
Где же киты?
Я посмотрел на Кнудсена, на сидящего в «вороньем гнезде» боцмана Чубенко, на капитана Кирибеева, на рулевого, на механика Порядина, стоявшего у тридцатитонной лебедки, как солдат на часах… У всех на лицах тот же вопрос: «Где же киты?»
«Тайфун», рыская, словно гончая, выслеживающая зверя, осторожно поднимался с волны на волну. Ночь медленно, как бы нехотя, уступала место рассвету. Хороши утренние часы на море! Даже в такую вот пасмурную погоду — все равно хороши! Море просыпается медленно и словно потягивается. Но проходят минуты, и все сразу меняется: куда девается ленивая поступь рассвета, холодный блеск воды, хитроватый и сердитый посвист ветра? Исчезает предутренняя дымка, становится видно далеко–далеко. Наступает новый день! Хороший день! Отличный день! С той стороны, откуда он пришел, над морем появляются фонтаны. Они висят в воздухе одно мгновение. Но на китобойце все быстро приходит в движение. Кирибеев, выполняя поданную Кнудсеном команду, резко положил китобоец вправо, и мы понеслись наперерез китам. Обливаясь шипучей водой, проваливаясь в океанские ухабы, китобоец бодро несся по намеченному курсу. Но вот Кнудсен поднял левую руку и повел ею слегка в сторону. Китобоец лег на левый борт. Нас обдало холодной водой. Кнудсен повернулся в сторону мостика и, не вынимая изо рта трубки, крикнул Кирибееву:
— Спермуэл!
Пока я отстраивал бинокль, киты начали погружаться в воду. Но все же я успел «засечь» несколько фонтанов. Да, это были спермуэлы — так норвежцы называют кашалотов. Значит, мы напали на стадо самых крупных китов из отряда зубатых.
Китобои безошибочно определяют их по фонтану. Все киты пускают фонтаны вверх, а кашалот — вбок, под углом примерно в сорок пять градусов. Кашалота легко отличить от других китов и по силуэту. Он выглядит издали как огромное кривое бревно.
Продвигаясь вперед, к тому месту, где, по предположению гарпунера, должны бы вынырнуть кашалоты, мы попали в полосу густого, неожиданно навалившегося тумана. Видимости никакой. Чубенко крикнул из бочки:
— Ничего не видать, глаза аж ломит!.. Но слышно — где–то прыгают!
Олаф Кнудсен стоял мрачный. Он причмокивал губами, пытаясь раскурить погасшую трубку. Трубка не раскуривалась. Он сунул ее в карман кожаного жилета и дал знак на мостик. «Тайфун», сделав резкий рывок, понесся на юг, где впервые были обнаружены кашалоты.
С юга тянул теплый ветерок. Туман начал редеть и постепенно подниматься от воды. Я прислушался. Ухо скоро уловило глухие звуки, как будто где–то стреляли из пушек.
— Слышите? — сказал Чубенко, перегнувшись через край бочки.
— Слышу, — ответил Кнудсен.
— Хлещутся, як щуки на зорьке, а ничего не видать.
Китобоец замедлил ход. Звуки стали слышнее.
В том, что эти звуки производили кашалоты, я не сомневался. Из записок капитан–гарпунеров известно, что киты, и в особенности кашалоты, часто выпрыгивают из воды. Китобои считают, что киты пускаются на это не из любви к легкой атлетике, а лишь для того, чтобы освободиться от паразитов, которые густыми колониями гнездятся у них на брюшной полости. Правда, есть сторонники и другого мнения — они утверждают, что киты прыгают от избытка энергии. Как проверить это? В какой лаборатории?..