Капитан Поль
Шрифт:
— Клянусь! — произнес Поль, торжественно протянув руку к распятию в головах кровати.
— Слава Богу! — сказал Ашар. — Теперь я умру спокойно.
— Ты можешь умереть спокойно, потому что сын держит тебя за руку здесь, а отец протянет тебе руку на том свете.
— Так ты думаешь, что он будет доволен моей верностью?
— Ни одному королю не были так преданы при жизни, как ты ему после смерти.
— О да, — мрачно произнес старик, — я слишком покорно исполнял его волю! Мне бы не надо было допускать этой дуэли и нельзя было соглашаться быть на ней свидетелем. Послушай, Поль, в этом я и хотел покаяться священнику, только одно это тяготит мою душу. Иногда мне приходило в голову, что эта дуэль без секундантов —
— Отец, — тихо ответил Поль, — не знаю, всегда ли земные законы согласуются с небесными и всегда ли то, что люди зовут честью, является добродетелью в глазах Господа; не знаю, позволяет ли наша Церковь, противница крови, чтобы оскорбленный вымещал оскорбление на обидчике, и всегда ли в этом случае Божий приговор направляет пистолетную пулю или острие шпаги. Эти вопросы решает не рассудок, а совесть. Так вот, моя совесть подсказывает, что на твоем месте я сделал бы то же, что и ты. Если совесть обманула тебя и обманывает меня, то в данных обстоятельствах я имею большее право, чем священник, простить тебя; от моего имени и от имени моего отца я тебя прощаю!
— Благодарю тебя! Благодарю! — вскричал старик, сжимая руки молодого человека. — Благодарю, ибо именно эти слова нужны душе умирающего. Знаешь, как ужасны угрызения совести? Они заставляют сомневаться в Боге, ибо если нет судьи, то нет и суда.
— Послушай, — сказал Поль присущим ему поэтичным и торжественным тоном, — я тоже часто сомневался в Боге. Ибо, одинокий, затерянный в мире, без семьи, без какой-либо поддержки на земле, я искал опору в Боге и хотел найти в окружающем доказательство его существования. Часто я останавливался у подножия одного из придорожных распятий и, устремив глаза на Спасителя, со слезами просил дать мне уверенность в его существовании и его миссии: я просил, чтобы хоть одна капля крови упала из его раны, чтобы хоть один вздох вырвался из его уст. Распятие оставалось неподвижным, и в сердце у меня вновь было отчаяние, и я говорил себе: «Если бы я знал, где могила отца, я спросил бы об этом у нее, как Гамлет у призрака, и, может быть, она бы мне ответила!»
— Бедный мальчик!
— И вот однажды, — продолжал Поль, — я вошел в церковь, в одну из этих северных церквей — ты их знаешь, — мрачную, монашески строгую. И я почувствовал, что меня охватывает печаль; но печаль еще не вера! Я подошел к алтарю, преклонил колена перед дарохранительницей, где, как говорят, обитает Бог, прижался лбом к мраморной ступени и несколько часов оставался распростертым, мучась сомнениями; наконец, я поднял голову, надеясь, что Бог, которого я искал, явит мне луч своей славы или молнию своего могущества. Но церковь оставалась мрачной, как распятие — неподвижным, и я бросился как безумный к выходу, говоря: «Господи! Господи! Если бы ты существовал, ты явился бы людям. А если ты можешь им явиться и не делаешь этого, значит, ты хочешь, чтобы люди в тебе сомневались».
— Остерегись говорить мне это, Поль! — воскликнул старик. — Остерегись, ибо твое сомнение может запасть мне в сердце! У тебя еще есть время уверовать, а я… я умираю!
— Подожди, отец, подожди, — мягко и спокойно продолжал Поль, — я еще не закончил. Тогда я сказал себе: «Придорожное распятие, городская церковь сотворены человеком. Бога надо искать в том, что сотворено Богом». С этой минуты, отец, я начал ту скитальческую жизнь, что останется вечной тайной между Небом, морем и мною… Она привела меня в безлюдные места Америки, ибо я думал: чем новее мир, тем больше должен он сохранить отпечаток Божьей руки. Я не ошибся. Там, в этих девственных лесах, куда я проник, быть может, первым из людей, где кровом мне было небо, а постелью — земля, я, поглощенный одной-единственной мыслью, слушал тысячи звуков засыпающей и пробуждающейся природы.
— Боже мой! — воскликнул умирающий, молитвенно сложив руки и подняв к небу полные веры глаза. — Боже мой! Я взывал к тебе из бездны, и ты услышал мое отчаяние! Благодарю тебя, Господи!
— Тогда, — продолжал Поль с растущим воодушевлением, — я решил искать в океане ту окончательную убежденность, какой не могла дать мне земля. Земля — всего лишь пространство, океан — безграничность. Океан — самое великое, самое сильное, самое могущественное после Бога! Я слышал, как он рычит подобно разъяренному льву, а затем, по велению своего творца, укладывается, словно покорная собака; я видел, как он восстает подобно титану, собравшемуся штурмовать небо, а затем слышал, как под бичом бури он жалобно плачет, словно ребенок. Я видел, как он устремляет волны навстречу молниям, пытаясь загасить их своей пеной, а потом становится гладким как зеркало, и в нем отражается небо до последней звезды. На земле я признал существование Бога; в океане я признал его могущество. В одиночестве, как Моисей, я слышал голос Господа; во время бури я, подобно Иезекиилю, видел, как Господь движется вместе с нею. С тех пор, отец, с тех пор сомнение навсегда покинуло меня; в вечер первого же урагана я уверовал и вознес молитву.
— Верую в Бога всемогущего, создавшего небо и землю, — с пылкой верой произнес старик и продолжил чтение Апостольского символа веры до самого конца.
Поль слушал молча, возведя глаза к небу; когда умирающий умолк, он, качая головой, сказал:
— Священник говорил бы с тобой иначе, отец; я говорил как моряк, мой голос больше привык к словам о смерти, чем к словам утешения. Прости меня, отец, прости.
— Я молюсь и верю вместе с тобой, — ответил старик, — скажи, что еще здесь делать священнику? Ты сказал мне простые и великие слова; позволь над ними подумать.
— Постой! — воскликнул Поль, вздрогнув. — Слушай!
— Что такое?
— Разве ты не слышишь?
— Нет.
— Мне показалось, что кто-то в отчаянии зовет меня… Слышишь? Это голос Маргариты!..
— Выйди к ней, — сказал старик. — Мне надо побыть одному.
Поль бросился в другую комнату и услышал, как кто-то под окном в третий раз произнес его имя. Он побежал к двери, отворил ее и увидел Маргариту, уже выбившуюся из сил и упавшую у порога на колени.
— Сюда! Сюда! — закричала она, увидев Поля; в голосе ее звучал величайший ужас.
XV
Поль подхватил Маргариту на руки, бледную и застывшую. Он внес ее в первую комнату и посадил в кресло, потом пошел к двери, прикрыл ее и вернулся.
— Чего вы так испугались? — спросил он. — Вас кто-то преследовал? И как вы попали сюда в такое время?
— О, — прошептала Маргарита, — я в любое время дня и ночи бежала бы… бежала бы до тех пор, пока земля несла бы меня… Я бы бежала, пока не нашла бы сердце, способное понять мои слезы, пока нашла бы руку, что может меня защитить! О, я бы бежала! Поль! Поль! Отец мой умер!
— Бедняжка! — ласково сказал Поль, прижимая Маргариту к груди. — Бедная моя сестричка! Убегала от мертвого и попала к умирающему. Оставила смерть в замке и нашла ее опять в хижине.
— Да, да, — в ужасе Маргарита встала и всем телом прижалась к Полю. — Смерть там, смерть здесь! Но там умирают в отчаянии, а здесь… спокойно. О Поль, Поль, если бы вы видели то, что мне пришлось увидеть!
— Что же вы видели?
— Вы знаете, какой ужас испытал отец, увидев вас и услышав ваш голос?