Капитан Проскурин. Последний осколок Империи на красно-зелёном фоне
Шрифт:
Татарин кивнул, уронив вязанку.
– Что за деревня?
– Кучук Изимбаш.
– Кто живёт в том доме?
– Измаил, якши человек. Откуда твоя идёт?
Я показал в сторону обрыва. Татарин схватился за голову:
– Никто туда ходить! Туда смерть!
«Якши человек» Измаил принял нас радушно:
– Нежданный гость не хуже татарин, лучше татарин. Нежданный гость Аллах посылать! Кош кельде! – На столе появилось козье молоко и хлеб. – Моя деревня пристав живёт, много стражник.
– Холод какой! Замёрзли. Не заболеть бы, – пожаловался я. – Как вы тут зимой?
– Нет врача. Не надо врача. Фельдшер был, раньше нас помирать от своя лекарства. Горячий молоко татарин лечит.
– Кобылье? Я его и холодным пить не могу! – поморщился Макаров.
– Кобылье ногай-татар в степь пить. Моя татар-гора от коза пить. Давай гость, иди стол садись. Жена покрыл. Бери, гость дорогой, отмек, кятлама, янтык. Макай в кятык, в каймак. Палец облизай.
Нам на колени постелили льняные полотенца, для омовения рук принесли медный кувшин с водой и тазик. Измаил в знак уважения сам лил воду.
– Ну давайте, товарищи, – с усмешкой произнёс Макаров, садясь по-татарски на ковёр. – Янтык в кятык и палец облизай. Ха-ха-ха!
– Ешь, гость дорогой, во имя Аллаха милостивого и милосердного, – не унимался Измаил. – Потом пилав и язма. Аллах посылай такой нежданный гость лучше татарин.
Я осмотрел жилище. На кухне расставлены плетёные корзины с луком, чесноком, фасолью и капустой. Вдоль стен разложены тыквы. Над ними на медных гвоздях висели скребки, лопатки, кастрюли и маслобойка. На полу стояли огромные кувшины с соленьями и деревянное корыто для теста, а у очага медные кувшины с тёплой водой.
– Жаль, самогона нет, – посетовал Гриневич. – Для сугрева.
– Самогон моя нельзя. Аллах запрещать, гость дорогой.
– А моя можно каждый день. Свининки бы румяной из печи, хозяюшка!
– Что такое говоришь! Свинин совсем нельзя, даже говорить нельзя.
– Заткнись! – приказал Воробьёв Гриневичу.
– Самогон не помешал бы, – вздохнул Макаров.
Поев, мы повалились спать на ковре, позабыв, что в селе стражники. Утром начали собираться в дорогу.
– Без кофе дорога нельзя! – засуетился Измаил.
На столе появился медный кофейник и чашки с витиеватыми ручками и тяжёлыми подставками.
– Если б я такими самогонку пил, никогда б не захмелел! – захохотал Гриневич.
– Кофе один не хорошо. Жена, неси халва, бахлава, орех-мёд, – приказал Измаил.
К вечеру мы добрались до татарской деревни Адым-Чокрак к востоку от Мангупа. Внизу, в долине виднелись полсотни беспорядочно расположенных домов. Хотелось пить, но арочный фонтан на окраине замёрз. Пришлось жевать снег. «Пошамали» у татар и пошли к объездчику Евграфу – ещё одному «товарищу» Воробьёва. Снова снег, сугробы и лёд за воротником. Наконец, вышли на просеку. Вдалеке за изгородью виднелся бревенчатый домик с сараем, из трубы по балке расстилался серый дым. Жалобно затявкала собака и на крыльцо вышел высокий молодой мужчина с длинной густой шевелюрой до плеч, в бархатной шляпе и рабочей куртке. Приветливо улыбнулся, элегантно приподняв шляпу и вежливо пригласил в дом. Монах или художник? Может, философ? Точно, не врач.
– Где Евграф? – не здороваясь,
– Скоро будет, – бархатным, как его шляпа, голосом ответил «философ». – Заходите в дом.
На столе лежала стопка книг.
– Читаете? – спросил я, перелистывая брошюру Троцкого.
– Пытаюсь постигнуть. Разочаровался, знаете ли, в Шопенгауэре. Ненасытная воля к жизни должна благоустраивать общество, а не вызывать страдание у индивидуумов.
– А представление как причина ещё больших страданий?
– Пришёл к выводу, не стоит уделять слишком много внимания собственному разуму. Как сказал Владимир Ильич, марксизм – не догма, а руководство к действию. Мне особо импонирует «руководство к действию».
– Революция?
– Как первый этап благоустройства общества. Вы тоже пришли к марксизму через разочарование в идеалистической философии?
Неожиданно вошёл высокий мужчина средних лет с густой рыжеватой бородой. В одной руке ружьё, в другой подстреленный заяц. Мы схватились за винтовки, а Воробьёв бросился к нему обниматься.
– Знакомьтесь! Ульянов, большевик.
Я вздрогнул. Высокий, рыжеватый. Сходится. Похож? Не уверен.
– Держите зайца, товарищи! Почистим картошку, ужин будет на славу.
Воробьёв и Макаров проговорили с ним до рассвета, выпив четвертину водки, настоянной на еловых шишках. А я слушал, отвернувшись к стене. Ульянов оказался учёным-мечтателем:
– На яйле надо вырастить защитный лес. Тогда ливни и талая вода будут задерживаться. Осадков много, ни одна туча не проходит мимо. Сделаем грунтовые скважины, выкопаем водохранилища, посадим виноградники, сады миндальные, персиковые. Вон в Коктебеле Юнге с сыновьями какую экономию отстроил! И у нас получится. Не яйла, а рай!
– Рай… – недовольно протянул пьяный Макаров. – Может, попов позовёшь окропить свой рай?! Монастырь хочешь тут устроить, контра! В расход!
– Не шуми. Он так, для примера, – попытался успокоить Воробьёв.
– Для примера… Ты тоже контра! Пристрелю! Где мой… Ваше слово, товарищ маузер…
Послышался звук упавшего тела.
Коктебель Июль 1883-го
– Долина Аликанте! Испания! Превосходно! – молнией пронеслось в голове профессора и действительного тайного советника Эдуарда Андреевича Юнге. – Крымская Испания! – Человек эмоциональный, он едва не закричал от восторга, лишь в последний момент удержавшись от волнительных чувств. – Опять напугал бы извозчика и кони понесли бы в солончаки, – с досадой на себя подумал Юнге. – Милейший, давай к берегу!
Эдуард Андреевич вышел на узкий пляж с мелким зернистым песком. Снял очки, сбросил запылившиеся ботинки и, закатав чёрные штаны, по колено вошёл в воду. Дно было мягким, но в то же время упругим и эластичным.
– Почему Айвазовский так любит шторм? – вслух подумал Юнге, вглядываясь в тишину горизонта и моря. – Труднее передать штиль да гладь? Бежевые горы, бледно-голубой небосвод, бирюза моря – только три цвета. Пастельное. Решено! Долой Курляндию и Санкт-Петербург! Здесь будет моя Аликанте! Что за деревня под горой, милейший?