Капитан Сорви-голова(изд.1956)
Шрифт:
Сорви-голова с таким жаром рассказал по просьбе капитана Жюно о своих приключениях, что буквально привел канадцев в восторг.
Много пили, много ели и без умолку болтали. Но около часа ночи мощный храп начал сотрясать палатки канадцев. И наконец один лишь Франсуа Жюно остался в компании троих Молокососов. Наклонившись к уху Жана, великан чуть слышно прошептал:
— У самой реки стоят три бурских пони, оседланные и со всей амуницией… Я пойду сейчас в палатку. И когда я усну, — ну, понимаете, захраплю, — проберитесь к лошадкам, осторожно спуститесь с ними в воду и, держа их под уздцы, переправьтесь
— Франсуа, дорогой, но вас же могут расстрелять, — с замиранием сердца возразил капитан Сорви-голова.
— Не так страшно! Плевать я хотел на них! Ведь по крови-то я все-таки француз… 101 Ну как же, согласны?
— Конечно!
— В добрый час! Если увидите часовых, — продолжал капитан Жюно, — не беспокойтесь — они отвернутся, если им прикажут стрелять — они промахнутся, если их отправят в погоню за вами — они поскользнутся и упадут. А теперь, друг мой, прощайте!
101
Канада была французской колонией. В 1763 году в результате семилетней войны между Францией и Англией Канада перешла к Англии.
— О Франсуа, как вы великодушны!
— Тсс… Ни слова больше! Вашу руку — и в путь, французы из Франции!
Крепко обняв Жана, капитан Жюно проскользнул в свою палатку, а трое молодых людей пошли к берегу, где их ожидали оседланные пони. Следуя совету Жюно, сорванцы вошли в реку и, ухватившись за уздечки бурских лошадок, тихо поплыли по течению.
ГЛАВА IX
Всплески воды, вызванные движениями плывущих Молокососов и лошадей, выдали их присутствие. Им вслед начали палить, но, как и предупреждал капитан, пули не настигали их.
Тем не менее шлепки пуль по воде действовали отнюдь не ободряюще, а минутами вызывали подлинную тревогу. К тому же река была очень широка, течение ее — стремительно, а ночь черным-черна. Словом, бегство Молокососов сопровождалось всяческими опасностями.
В довершение всего, на самой середине Моддера они попали в водоворот, который завертел и закрутил их, бросая из стороны в сторону, как щепки.
Правда, это длилось всего лишь несколько минут, а может быть, и меньше. Но время в таких случаях тянется неимоверно долго. Вдруг Жан почувствовал, что идет ко дну. Инстинктивно он покрепче ухватился за узду своего пони, который, так же как и Сорви-голова, никак не мог выбраться из водоворота и уже начал бить по воде копытами передних ног.
Жан и сам не понимал, как он вырвался из омута и очутился у противоположного берега. Ему понадобилось одно лишь мгновение, чтобы прийти в себя и протереть глаза. В следующую минуту он уже вглядывался в темноту, стараясь отыскать своих товарищей.
— Ты, Фанфан? — тихо спросил Сорви-голова.
Буль… буль… буль…
— Смелей, Фанфан, я здесь!..
— Ап-чхи!.. Ап-чхи! Если Фанфан… то, очевидно, это я, хозяин.
— А Поль?.. Где ты, Поль?.. По-оль!..
До этой минуты Сорви-голова не беспокоился о юном буре. Подлинный сын своей страны, закалившийся к тому же в трудностях войны, Поль обладал силой и находчивостью взрослого мужчины.
Теперь же его отсутствие встревожило Жана. Сорвиголова все громче и громче звал его, невзирая на риск быть услышанным английскими часовыми на том берегу.
Ни звука в ответ. Полная тишина.
Вскарабкавшись на крутой берег. Жан и Фанфан помогли выбраться из воды пони.
— А где же твоя лошадка? — обратился Сорви-голова к Фанфану.
— На дне.
— Жаль… Поль!.. По-оль!.. — снова принялся кричать Жан, а Фанфан стал насвистывать марш Молокососов.
Им отвечала все та же зловещая тишина, прерывавшаяся лишь выстрелами ли-метфордов и доносившейся издалека английской бранью. Никаких следов юного бура! Сорви-голова и Фанфан, пренебрегая опасностью снова оказаться в плену, ходили взад и вперед вдоль берега, окликая Поля. Они потеряли целых полчаса драгоценного, времени, пока с болью в сердце не убедились в бесполезности дальнейшего ожидания. Теперь уже не оставалось никаких сомнений: их злосчастный друг погиб в водах Моддера, Бедный Поль! Еще одна жертва этой ужасной войны, еще одного защитника потеряло святое дело независимости.
Оба оставшихся в живых друга приняли эту утрату молча, не в силах произнести ни слова. К горлу подкатывали рыдания. Сорви-голова вскочил в седло, Фанфан примостился позади него на крупе пони, который, почувствовав шпоры, пустился с места в галоп.
Жан взял курс на юго-восток. Он ориентировался по звездам и надеялся вскоре выехать на дорогу, ведущую из Якобсдаля в Блумфонтейн. То был единственный путь, который, находясь на значительном расстоянии от английских войск, замкнувших кольцо вокруг Вольверскрааля, мог быть еще свободен.
Африканская лошадка быстро несла седоков по вельдту. Друзья, промокшие до костей, дрожали и лязгали от холода зубами. Единственным утешением их был карабин, с радостью обнаруженный Жаном у седла: по крайней мере, есть чем защищаться при весьма возможной встрече с неприятелем.
Прошел час. Степь оказалась далеко не безлюдной; время от времени до беглецов явственно доносился конский топот. Порой даже слышались отдаленные крики и редкие выстрелы.
Быть может, это были английские разведчики, а может быть, такие же, как и они, беглецы из лагеря Кронье.
Впрочем, бурская лошадка, которой Сорви-голова предоставил полную свободу самой выбирать дорогу, руководствуясь своим чутьем полудикого животного, старательно избегала всяких встреч.
Вот наконец и дорога! Друзья проскакали еще минут тридцать. Рассветало. Вдали стала вырисовываться группа домов. Сорви-голова узнал город Эммаус.
— Помнишь, — спросил он Фанфана, — как около двух месяцев назад мы проезжали здесь на велосипедах?
— И как удирали от уланов!.. Лучше не вспоминать, — ответил Фанфан.