Капитан
Шрифт:
— Окончить приборку. Приготовиться к занятиям по специальности.
Смысл старой флотской пословицы: «Море хорошо с берега, а берег — с моря» — начинаешь понимать на десятый день после смены декораций, то есть со дня прихода в порт, особенно в чужой. И хотя заход деловой, и то, что положено морякам, они выполняют, но все заметно расслабились. Это естественно — море дисциплинирует лучше любого начальства. «Размяться хочется» — так определил состояние экипажа капитан-лейтенант Вересов. Наконец ситуация определилась: через два дня
Позже появляется знакомый старичок с потрепанным чемоданом, ему возвращаем неизрасходованные деньги и тоже пишем бумагу. Свежее мясо, несмотря на настойчивые просьбы Махмуда, брать не стали: нам могли предложить только верблюжатину. Я хорошо помнил, какой с ней получился казус. В день прибытия Махмуд предложил свежего мяса. Я спросил:
— Говядина или баранина?
— Конечно, говядина, какой разговор?
Получили (хорошо, что ума хватило взять на один раз), приготовили. Офицеры ничего, но матросы многие отказались — верблюжатина. А зовут ее здесь — говядиной.
Когда закончили все расчеты с берегом, еще и еще раз проверили укладку продуктов и имущества службы, закрепили все по-штормовому — на всякий случай.
И вот наконец-то раздались звонки и обязывающая на долгую работу в море команда: «Корабль к бою и походу изготовить».
Экипаж, от матроса до командира, делал свое дело без суеты. Своевременно пошли доклады о готовности боевых постов, служб и боевых частей к походу. Все идет как положено. Но внутреннее волнение есть. Все-таки выходим в море. Пусть оно теплое и в это время спокойное, без штормов, но море — это море.
Вот уже все на местах, и раздается команда: «Отдать швартовы», и следом другая: «Выбрать правый якорь» (мы стояли на одном якоре).
Несколько минут ожидания — и с бака доносится доклад боцмана Сапина: «Правый якорь чист!» Старпом тут же командует: «Гюйс спустить, флаг перенести». Сигнальщики мгновенно отрабатывают команду, и на мачте «до места» взлетает походный флаг.
— Обе машины вперед — сорок!
— Есть обе вперед — сорок!
Корабль вздрогнул, ожил и «зашумел», как самовар, — привычно и покойно. Пошли.
— Левая вперед — пятьдесят, правая — сто. Руль лево — пятнадцать, — в голосе командира скрывается радость.
Я еще более радостно репетую команды, и указатели телеграфов в мгновение ока оказываются в нужном положении. Вахтенный рулевой — старшина 1-й статьи Рычков с широченной улыбкой кладет руль влево, мы ложимся в циркуляцию, оставляя за кормой изящную кривую.
— Обе вперед самый полный! — командир не отказал себе в удовольствии выйти на всех парах, — Пусть смотрят, как русские моряки ходят!
Все улыбаются, и адмирал еще больше поднимает настроение:
— Товарищи, идем домой!
Через минуту это известно всему экипажу. Это хорошо,
А в Советском Союзе циклон. Холодный воздух прорвался в районе Норильска. Очень холодно. У нас же тридцать два градуса жары по Цельсию. Далеко слева остров Цейлон. Жарко и душно и очень хочется в зиму. Чтобы было чуточку холмистое, с далью, убегающей к лесу или озеру, место, чтобы был близко лес и обязательно березы, чтобы был легкий морозец, безветрие и луна.
Только что закончился снег. Мороз крепчает. Снег под ногами поскрипывает звонко и резковато, а если идешь по лесу, то звук шагов дополняет то чувство восторженной жуткости, когда и страшно, и уходить не хочется. Ты знаешь, что к одиннадцати вечера доберешься до базы, где ждут тебя коллеги по команде, выбравшиеся сюда на институтские сборы. Напоят чаем, и пойдет разговор про сессию, про завтрашнюю тренировку, про то, как кто-то сбился с трассы и заголодал, то есть будет нормальная спортивно-студенческая жизнь. А пока ты в лесу, то находишься в другом, немного нереальном сказочном мире, добром и мягком, располагающем к раздумью, спокойному мировосприятию. А еще хочется, чтобы снег летел из-под лыж и ты тоже летел, с трудом удерживая равновесие, чтобы дух захватывало.
Это мечты, а пока лучший отдых — книги. Только что прочитал фразу, которая потрясла, Впервые в жизни почувствовал, как на голове зашевелились волосы:
«22 июня 1941 года была очередь в загсы. Везде. По всей стране».
Всего одна строка, но сколько в ней жизни.
Лежим в дрейфе. Матросы выпросили на камбузе шкуру от окорока, нашли крюк толщиной в хороший палец и приблизительно такого же размера капроновый фал. Забросили. Не прошло и минуты, как «клюнула» акула. Раз-два — вытянули! Забилась на палубе. Удар кувалдой — затихла. Измерили — больше полутора метров. Собрались чуть ли не все свободные от вахты. А все-таки красива она и по-своему изящна. Чудо морское. Стало жалко, и больше не ловили.
Под вечер, когда уже все, в предвкушении прохлады, выбрались на палубу, я услышал крик Сверчкова:
— Товарищ лейтенант, смотрите!
Сначала увидел за кормой фонтаны, потом кабельтовых в четырех всплыло что-то огромно-неуклюжее, медленно, но неотвратимо погрузилась в воду тупая голова, высоко вскинулся хвост, и — резкий удар! Сначала виден всплеск, потом доносится звук. Как выстрел пушки, только более растянутый. Кит! Не успел скрыться один, как появился второй, потом еще и еще, но подалее. Словно флот на маневры вышел.
«П-фу-г-г, б-б-у-у-х!»
Расступись все живое, киты гуляют!
Тихо стало на палубе. Видимо, каждый представил себе встречу один на один в море. Когда корабль преследуют акулы, матросы бросают им с юта всякую всячину. При этом стоит там шум и смех, хотя, окажись кто-нибудь в воде, — пощады не будет. А все равно — смеются. Сейчас моряки молча провожали стадо взглядами. Серьезными, уважительными. И только когда спины китов растворились в сумерках, старший лейтенант Володин задумчиво произнес: