Капитан

Кизилов Михаил Григорьевич

— Да ну, — отмахнулся я.

— Бери, бери! — настаивал друг. — С Валентином хоть пушку бери, разрешаю…

Ехали мы очень быстро, «Вятка» летела стрелой — сначала по дороге, потом по тропинке; выскочили на сопку.

— Отсюда пойдем бродить, — сказал Валентин, заглушая мотороллер. — Здесь есть что посмотреть.

Было жарко, градусов тридцать. Деревья — дубки, березы, тополя и кое-где ясень — прохладу держали плохо. В зарослях кустарника парило как в бане, да еще с непривычки показалось, что гнус и мошка из всей тайги слетелись на одного меня.

Валек

быстро зашагал вперед, я старался не отстать или хотя бы не потерять его из виду. Продравшись через плотную стену лещины, переплетенной узорами лимонника и других вьющихся растений, незнакомых мне, вышли на ровное место. Стволы деревьев тянулись высоко вверх, метров на пятьдесят, и их развесистые кроны таили мягкую прохладу, тень опускалась до земли. Но и солнечного света хватало. Это было удивительное зрелище. Свет с неба как бы скользил по ветвям вниз, окружая дерево солнечным кругом. Первое, что пришло на ум: светлица, горница, покой.

— Тиссы, — шепотом объяснил Валентин. Я не понял, но кивнул, соглашаясь и переводя это слово по-своему, на понятный мне язык — тишина.

Оказалось, это деревья.

— Десять лет назад, — продолжал шепотом Валентин, — они чуть было не отправились на мебель. — Он погладил ствол. — Мы с Женькой тогда еще работали вальщиками. На этом участке — по Макарову ключу. Какой-то деляга-руководитель велел вырубить тисс — по спецзаказу. — Он улыбнулся, вспоминал: — Мы с Женькой чуть ли не бунт объявили, Комиссия тогда приехала, приказ уволить подписали, но не одолели ничем. Никто из бригады не захотел тисс уничтожать…

— А как же вам все-таки удалось… отстоять?

Валентин задумался. Мне показалось, что не хочет рассказывать по каким-то своим причинам. Но он ответил:

— Первую ночь Женька здесь караулил. С ружьем. А я на попутку — и в краевое управление махнул.

— А дальше?

— За ружье, конечно, влетело. Но вот, как видишь, стоят… — он протянул снова руку к стволу и погладил.

— Ладно, пошли.

Мы двинулись через рощу, и я подумал — как через Георгиевский зал.

Вдруг от неожиданности я вздрогнул: из-под ног выпорхнула птица. Да какая большая. Птица фыркнула и исчезла. Как молния.

— Рябчик, — сказал Валентин.

Стараясь ступать тише, вышли к срезу хребта и по следу, отпечатанному с той поры, когда здесь брали лес, спустились в низину. Время от времени Валек приостанавливался, поджидая меня, шептал:

— Гляди, здесь кабаны проходили ночью, а вот козлы были… Матерый парень прошел, матерый.

Я, вроде как понимающий, согласно кивал головой, а иногда и вправду замечал разницу между одними следами и другими. Воображение тотчас подсказывало: удлиненная хищная морда вепря. Страшный рык… И — картина дорисовывалась: кабинет, камин, мягкий свет огня, и отсветы пламени выхватывают на стене чучело головы вепря,

стеклянный холодный взгляд…

Я поторопился нагнать Валентина, который опять вглядывался в землю у себя под ногами. Он хотел показать мне козла.

Но никаких козлов не встретилось, хотя — вот следы, вот лежка. Видно, кто-то испугал, ушли. Когда мы выбрались на дорогу, ее пыльное полотно было словно раскрытая книга — козлы, точно, бежали. Наследил и еще кто-то.

Валек оживился, заговорил громко:

— Смотри, уточка проковыляла, вот здесь свернула. А это? Чей след?

По пыли тянулась тоненькая полосочка.

— А это — змейка проползла! — обрадовался он моему удивлению. — Мелкая змеечка… А тут вот — полоз… А здесь — отряха-барсук дорогу перескочил. Торопился…

Незаметно и я втянулся, как в игру, в это угадывание — кто из лесных обитателей двигался через дорогу или вдоль.

Валек, довольный, как учитель после трудного урока, потер ладонями одна о другую.

— Знаешь, — неожиданно предложил он, — пошли уточек постреляем.

И я не понял по голосу, что он сказал ласковее — «уточек» или «постреляем». Вообще-то я люблю пострелять, но как-то не вязалось сейчас в моем представлении охота с этим зеленым покоем. Валентин посмотрел на меня внимательно.

— А вообще-то, — сказал он, — пошли в тир. У меня здесь тир имеется. Свой. Душу отвожу, когда пострелять хочется…

Я еще раз удивился этому человеку.

Мы шли на расстоянии двух метров друг от друга и скоро спустились к реке. Я нес заряженное ружье в руке на отлете. Ближе к берегу взвел курок, приготовился, Валек непонятно начал суетиться, оглядываться на меня, что никак не похоже было на него — высокого, сильного, уверенного.

— Тебе что, уже приходилось уточек стрелять? — спросил он неожиданно недобро.

— Раза два. Но оба — неудачно.

Валек подобрался, стал строже лицом, напряженнее.

Прошли поворот, другой — река петляла все чаще. Потом по скользкому бревну перебрались на другой берег — уток нет. Я спустил курок. Валентин сразу же приосанился, пошел свободнее, не оглядываясь больше.

И все же я увидел утку! Под самым бережком сидела она на поваленном стволе и преспокойно чистила перышки. Замерев на полушаге, я затаил дыхание и взвел курок снова. Прицелился, взяв на мушку лапки птицы. Но тут над головой ахнул выстрел. Спугнутая утка крякнула и исчезла в папоротнике на берегу. Валентин, как будто ничего не произошло, ахнул выстрелом еще раз — правее места, куда ускользнула уточка, сбив зарядом лишь верхушки растений.

— Ну, надо же, — крякнул он почти как утка, — с двадцати метров не попали.

Я сочувственно кивнул, хотя знал, если бы он хотел, то не промахнулся бы. Ладно уж, охоты нет, и это не охота.

Дальше, как нарочно, дичи не попадалось. Оно и понятно. Солнце припекало нещадно, все живое искало прохлады. Мы гоже приостанавливались в тени чуть ли не через каждые десять метров.

— До тира километра два-три вверх по сопке, — предуведомил Валентин. — Пошли.