Капитаны песка

Амаду Жоржи

— Ты ли это, Кот?

А Коту не было еще и восемнадцати лет, и уже четыре года путался он с Далвой.

— Вот теперь заживем!.. — воскликнул он.

Открыл дорогой портсигар, предложил приятелям закурить, пригладил модно подстриженные волосы, хлопнул по плечу Педро:

— Уезжаю в Ильеус, не поминайте лихом! С моей бабой не пропадешь. Заработаю кучу денег, стану фазендейро, выпишу вас к себе — вот тогда повеселимся на славу!

Педро улыбнулся в ответ. Вот и этот уходит… Мальчишки вырастают, они рвутся из пакгауза… Он знал, что все они и раньше были не очень-то похожи на детей своего возраста: ежедневный риск, жизнь на улице рано сделали их взрослыми. Они ничем не отличались от настоящих мужчин — разве что ростом. А так разницы никакой: «капитаны» с малолетства подстерегали на пляже неосторожных негритянских девчонок, воровали и грабили, добывая себе на пропитание. И в полиции их лупили, не делая скидки на юные годы. Случалось им устраивать и вооруженные нападения, оружием они владели не хуже самых отпетых баиянских бандитов. И разговоры у них были не детские,

и жизнь они воспринимали совсем по-другому. Дети их возраста играли и учились читать по складам, а они решали такие проблемы, которые под силу только взрослому, опытному человеку. Нищая и бурная жизнь не давала им оставаться детьми. У ребенка есть дом, ребенка окружают родные любящие люди — отец и мать, ребенок ни за что не отвечает. А у «капитанов» никогда не было родителей, и жили они на улице, и должны были заботиться о себе сами, и сами за себя отвечали. Они всегда были взрослыми. И вот теперь пришло время самым старшим, тем, кто верховодил в шайке, выбирать себе судьбу, идти своим путем. Ушел Профессор — теперь он пишет картины в Рио-де-Жанейро. Все реже показывается в «норке» Долдон: он играет на гитаре на праздниках и пирушках, ходит на кандомбле, устраивает потасовки на ярмарках, он примкнул к многочисленному племени веселых баиянских прощелыг. Имя его уже замелькало на страницах газет. Полиция зорко присматривается к этим бродягам. Леденчик — послушник в монастыре, к нему воззвал Божий глас, и вряд ли теперь пересечется его дорога с дорогой «капитанов». Уходит Кот: он будет облапошивать полковников Ильеуса. Богумил сказал как-то раз, что Кот когда-нибудь разбогатеет. Беспризорная жизнь научила его и нечистой игре в карты, и ловкому мошенничеству, и искусству Жиголо. Скоро, скоро разбредутся кто куда и остальные… И только он, их вожак и атаман Педро Пуля, не знает, что ему делать. Он уже взрослый, надо подыскивать себе преемника. Что ждет его? Он не наделен талантом, как Профессор, который появился на свет, только чтобы рисовать и писать. Он не рожден перекати-полем, как Долдон, который и знать не хочет ежедневной борьбы людей за кусок хлеба, ему бы только бродить по улицам Баии, точить лясы, бренчать на гитаре, пить и есть на даровщину… Педро мало этого: жажду свободы, живущую в его душе, не утолить этой вольной волей. И Господь не воззвал к нему, как к Леденчику: для него все проповеди падре Жозе Педро — звук пустой, хотя он любит священника за доброту и честность. И только слова старого грузчика Жоана де Адана находят путь к его сердцу. Но и он знает так мало… Что у него есть? Могучие ручищи да зычный голос, который, если надо устроить очередную забастовку, может звучать ласково и дружелюбно… Ясно одно: с Котом ему не по дороге, он не поедет в Ильеус, чтобы облапошивать полковников. Он сам еще не знает, чего хочет, и только это не дает ему покинуть старый пакгауз.

А «капитаны» восторженными воплями провожают Кота, и тот, элегантный, как на картинке, поправляет прическу, и на пальце у него посверкивает давным-давно украденный в трамвае перстень с камнем винно-красного цвета…

Стоя на причале, Педро машет вслед уплывающему Коту. Как далеки они друг от друга: оборванный паренек с беретом в руке — и Кот, стоящий рядом с Далвой в изящной, с иголочки кашемировой паре. Он кажется совсем взрослым. У Педро на душе смутно и тревожно: хочется убежать куда-нибудь, подняться на палубу какого-нибудь корабля или вскочить на подножку вагона, умчаться неведомо куда…

Но умчался не он, а Вертун. Однажды вечером полиция взяла его на месте преступления: он вытряхивал из какого-то коммерсанта его бумажник. Вертуна приволокли в полицию и жестоко избили, потому что он покрыл и агентов, и инспекторов отборной бранью, держась с вызывающим презрением, как и подобает истинному сертанцу. Ему было всего шестнадцать лет, а потому, продержав недельку за решеткой, его отпустили. Вертун вышел на свободу. Он был почти счастлив. В жизни появилась цель: убивать полицейских, — чем больше, тем лучше.

Несколько дней он просидел в пакгаузе, угрюмо размышляя о чем-то — его звали сертаны, вольная разбойная жизнь, — а потом сказал Педро:

— Переберусь-ка я к «Индейцам Малокейро».

В Аракажу эта шайка была то же, что «капитаны» — в Баии. Члены ее ночевали под причалами, воровали на улицах, шарили по карманам. Инспектор по делам несовершеннолетних Олимпио Мендоса был человеком добродушным и добросовестным: он пытался разобраться в присылаемых ему делах, становясь в тупик перед изобретательностью и отвагой мальчишек, которые заткнули бы за пояс любого взрослого, но понимал, что решить эту проблему невозможно. Он рассказывал об их приключениях писателям, он даже любил их, хоть и самому себе не решился бы в этом сознаться, и горевал, потому что ничего не мог для них сделать. Когда в шайке появлялся новичок, инспектор знал, что он приехал из Баии — скорей всего, на тормозной площадке последнего вагона. Если кто-то исчезал из Аракажу, инспектор знал, что «индеец» перебрался в Баию и стал «капитаном».

…Ранним утром на станции Калсада свистнул паровоз, прибывший из Сержипе. Никто не знал, что поезд этот привез Вертуна: какое-то время он пробыл в Аракажу, чтобы приметившая его баиянская полиция забыла о нем, и вот теперь юркнул в вагон, груженный тяжелыми тюками. Вскоре поезд тронулся.

Вертун едет по сертанам. Возле глинобитных домиков возятся женщины, играют дети. Ковыряются в земле полуголые мужчины. По проселку, тянущемуся вдоль железнодорожного полотна, гонят гурты скота; покрикивают, подгоняя быков, пастухи-вакейро. На станциях продают сласти. Вертун жадно впитывает краски

и запахи сертанов. На лотках лежат головки сыра и плитки тростникового сахара-рападуры. Снова перед его глазами — картины дикой природы. Он не забыл этот край. Годы, проведенные в городе, не вытравили любви к этой убогой и прекрасной земле. Вертун так и не стал горожанином вроде Педро, Долдона, Кота, — и в городской толчее остался он сертанцем, со своим особым выговорам, со своим искусством подражать голосам зверей и птиц. Всем и каждому рассказывал он о своем крестном — о знаменитом разбойнике Лампиане. Когда-то у них с матерью был свой клочок земли, и полковники-фазендейро опасались связываться с кумой грозного бандита. Но потом Лампиан перекочевал в штат Пернамбуко, и мать Вертуна лишилась своего скудного достояния. Она отправилась в город за справедливостью, по дороге умерла, и Вертун, угрюмый и хмурый мальчишка, дошел до Баии один. Он попал в шайку «капитанов», многому научился, многое познал и понял. Оказалось, что и в городе хватает богатых подлецов, обирающих бедных, есть и бездомные, нищие дети, которых преследуют и мучают богачи… На лице Вертуна иногда появлялась улыбка, но ненависти он не разучился. Он познакомился с падре Жозе Педро и понял, почему Лампиан не обижал священников. Вертун и раньше восхищался Лампианом, а после того, как пожил в городе и ненависть его окрепла, стал ему поклоняться. Он не сравнивал его даже с Педро Пулей.

И вот он в сертанах. Он вдыхает аромат сертанских цветов. Здесь каждая птица, каждая травинка дороги ему, любимы, знакомы. У порогов лежат тощие псы. Старики похожи на индейских касиков, а негры носят на шее длинные четки. Как славно пахнет свежевыпеченным кукурузным хлебом и маниоковой кашей! Исхудалые люди бьются на скудной земле, чтобы получить гроши от тех, кому эта земля принадлежит. Только каатинга принадлежит всем, — всем и никому. Лампиан освободил ее, очистил ее, изгнал из нее богачей, сделал ее вотчиной тех, которые сражаются с помещиками. На территории пяти сопредельных штатов раскинулись сертаны, и всюду люди славят Лампиана — героя и освободителя. Пусть говорят про него, что он — преступник, душегуб, насильник, убийца, грабитель. Вертун, так же как все обитатели сертанов, видит в нем нового Зумби из Палмареса, освободителя, вождя нового, невиданного воинства. Свобода — как солнце, лучше свободы ничего нет на свете, и за свободу сражается Лампиан, во имя ее он убивает, насилует, грабит. Он добивается свободы и справедливости для жителей сертанов, раскинувшихся на территории пяти сопредельных штатов — Параиба, Алагоаса, Пернамбуко, Сержипе, Баии.

Вертун взволнованно и растроганно смотрит по сторонам. Поезд медленно ползет, вспарывая зеленую гладь. Все здесь исполнено поэзии, все обыденно и все прекрасно. Только нищета, в которой живут обитатели этого края, ужасает. Но здешние люди — крутого замеса, они и в этой нищете могут создать красоту, — и они создадут ее, как только Лампиан освободит эту землю, когда справедливость и свобода воцарятся в каатинге.

Через неплотно задвинутую дверь вагона видит Вертун бродячих музыкантов, вакейро, подгоняющих своих быков, крестьян, работающих на скудных наделах, где растут кукуруза и маниока. Когда поезд останавливается, полковники с огромными револьверами на боку выходят размять ноги. Слепые гитаристы услаждают их слух романсами, ждут подачки. Негр в рубище с четками на шее бежит по платформе, выкрикивая непонятные слова: раньше он был рабом, потом сошел с ума, кормится чем придется тут, на станции. Все боятся его, особенно если он начинает пророчествовать и предрекать беды. Он немало выстрадал, — бич надсмотрщика всласть погулял у него по спине. А кто хлестал Вертуна? — Полиция, надсмотрщик богачей. Придет день, когда он будет внушать такой же страх, как и этот негр.

Мягко постукивая на стыках рельсов, движется поезд; одуряюще пахнут неведомые сертанские цветы; люди ходят в сандалиях, носят кожаные шляпы. Дети, которые станут потом бандитами-кангасейро, проходят здесь школу нищеты и угнетения.

Внезапно поезд останавливается. Вертун высовывается из вагона: разбойники навели на пассажиров ружья; возле колеи стоит их грузовик. Безжизненно свисают со столбов перерезанные телеграфные провода. Вокруг, насколько хватает взгляд — только дикая каатинга. Барышня в одном из купе падает в обморок. Коммивояжер прячет бумажник. Толстый полковник выходит из вагона:

— Капитан Виргулино…

Бандит в очках вскидывает карабин:

— Назад!

Вертуну кажется, что от радости сердце его сейчас выпрыгнет из груди. Он встретил своего крестного, героя всех сертанских мальчишек, он нашел Виргулино Феррейру Лампиана. Он пробирается поближе, кто-то из бандитов хочет оттолкнуть его, но он кричит:

— Крестный!

— Ты кто такой? — спрашивает Лампиан.

— Я — Вертун, твой крестник.

Лампиан узнает мальчишку, улыбается. Люди его — их не очень много, не больше дюжины — тем временем обшаривают вагоны первого класса.

— Крестный, возьми меня с собой. Дай мне ружье!

— Мал еще, — отвечает тот, поглядев на него через темные очки.

— Я уже большой! Я уже дрался с солдатами…

Лампиан смеется:

— Зе, ну-ка, дай ему карабин, — и переводит взгляд на крестника: — Следи за этой дверью. Если кто попробует выскочить — стреляй.

Он вскакивает на подножку, исчезает в дверях вагона. Оттуда доносятся вопли и крики. Грохочет выстрел. Наружу выволакивают двоих полицейских. Лампиан отдает каждому бандиту его долю добычи, не забыв и Вертуна. Со ступенек вагона на землю льется кровь. От сладостного запаха сертанов раздуваются ноздри Вертуна. Полицейских ставят к деревьям, Зе-Баиянец уже поднимает винтовку, но в эту минуту слышится умоляющий голос: