Капитуляция
Шрифт:
Он изобразит себя совсем одного в синем небе, среди облаков, омываемого прохладным ветром, а внизу страшный непонятный мир: кровь, гной, вонючие язвы. Картина эта парила перед его глазами: симфония синевы и белизны; он видел на картине свои губы, свое тело - он напишет их голубыми, как небо, и на этой голубизне будут только две черные точки, черные, как эбеновое дерево, громадные глаза, обра* щенные в небо, отражающие свет звезд.
"Я напишу такую картину", - подумал он и встал.
Его руки болели, он растер запястья, он вытянул руки вперед и переплел пальцы, так что хрустнули суставы; потом он потянулся, высоко подняв руки и поворачивая их в плечах, напряг все мускулы, словно хотел вылезти из своего тела, совлечь с себя старую кожу, покрытую незримыми струпьями. Позади две смерти, позади война, позади и генералы и суды.
Он выжил и остался на свободе!
–
– громко сказал он.
– Я свободен!
Он сильно хлопнул в ладони. "Теперь я могу делать, что хочу", - подумал он. Он еще раз потянулся, потом потянулся в третий раз; он подпрыгнул; он нагнулся, взял комок земли, размял его пальцами, понюхал и вытер руки о мундир, он поднял кусок кварца и бросил его в пропасть, он засмеялся, он запел, он засвистел, за одну секунду он совершил множество нелепых поступков, он сделал все, что ему взбрело на ум, сделал все, что захотел. И вдруг как раз в тот миг, когда он снова потянулся изо всех сил, его измученное тело перестало подчиняться ему, и солдат замер, приподнявшись на цыпочки. Он задохнулся, как боксер, который получил сильный удар в живот. Его затошнило, он стал судорожно глотать слюну, лес закачался перед его глазами. Напрасно он делал глотательные движения, он не мог справиться с тошнотой. Он упал на колени, вытянул голову, и его вырвало слюной, желтой от желчи, а ему казалось, что у него вывернется наизнанку все нутро.
Ему стало чуть легче, но он не поднялся с колен.
Он сидел, упершись ладонями в землю, чувствуя себя усталым и больным. Его кидало то в жар, то в холод.
"Сигарету бы, - подумал он.
– Сигарета бы мне помогла". Молодой солдат ощупал карманы мундира, но не нашел сигарет, тогда он вспомнил, что они лежали в мешке для сухарей, а мешок у него отняли жандармы, когда потащили его на холм. Он подумал вдруг, что должен что-то делать, не оставаться же навсегда на этом плато под этими облаками. "Но где я?" - подумал он. Он огляделся. Перед ним отвесный обрыв: спуститься по нему немыслимо. Позади плато переходит в узкую каменистую тропку, а дальше тянется просека; повернувшись, он увидел, что тропка тянется бесконечно далеко. Слева от него, на краю обрыва, рос серебристый бук, и под корнями бука склон, должно быть, круто обрывался, потому что оттуда, где находился солдат, - а он лежал всего в нескольких метрах от бука - склона уже не было видно. Зато справа от себя он видел большой участок склона, хотя был от него гораздо дальше, чем от обрыва слева. Правый склон порос лиственницами, молодыми желтовато-зелеными деревьями; на фоне их желтоватой зелени выделялась более темная полоса, лощинка, должно быть. "Вот где мне придется спускаться", - подумал солдат и неуверенно поднялся. Он подошел к склону, поросшему лиственницей, и стал всматриваться вниз, в лес, который полого поднимался по другую сторону узкой лощины и терялся в далеком тумане. Но когда он вгляделся в даль, внезапный испуг заставил его отпрянуть назад; он упал, и зеленые ветви лиственниц скрыли его, а перед его взором на опушке леса выросли четыре русских солдата. Он с ужасом вглядывался в них, высоких, широкоплечих, освещенных солнцем.
Они смеялись, один из них хлопал себя руками по бокам, хлопал себя по бокам и трясся от хохота. Молодой солдат не слышал этого смеха. Он его только видел, но ему казалось, что этот смех звучит из самой преисподней. В его мозгу мгновенно пронеслось все ужасное о русских солдатах, что он слышал от родителей, от учителей, по радио, что он читал в газетах, что говорили его начальники, что прокричал генерал, который приговорил его к смерти, и лейтенант СС, который привел его к виселице: каждого, кто попадет им в руки, они пытают, давят гусеницами танков, жгут заживо, мало того, они варят в котлах и едят мясо убитых. И теперь он видел их перед собой, и они были вооружены, и они могли поймать его.
"Неужели это люди?" - подумал он. Он видел - они выглядят как люди. Но он не удивился бы, если бы эти смеющиеся солдаты стали на четвереньки, завыли по-волчьи и бросились бы, оскалив зубы, в лес. Ему стало страшно, только теперь он понял:
война проиграна, а перед ним солдаты, которые выиграли эту войну. Он быстро заставил себя оборвать эти мысли. Он увидел, что русские вернулись в лес, и тут ему почудилось, что по лесу стелется низкий серый туман, словно призрачная колонна солдат, серая, предвещающая смерть. "Что это? растерянно подумал он.
– Русские? Волки? Дым?" Он напряг глаза, чтобы разглядеть серую колонну, но чем напряженнее он вглядывался в нее, тем сильнее расплывались перед глазами лесная чаща и широкие спины
"Снова спасен, - подумал он, - ну, а теперь прочь отсюда". Он повернулся на пряжке своего ремня, как на оси, пополз к левому склону холма, притаился за серебристым буком и выглянул - теперь уже осторожнее в щель между корнями дерева и камнями. Его лицо превратилось в неподвижную маску. Внизу стояли три жандарма из полевой жандармерии и вглядывались из-под ладоней в плато, прикрывая ладонью глаза от солнца. Молодой солдат прижался к каменистой земле. Странно, он больше не ощущал страха, и его жар тоже прошел. Ненависть сделала его решительным и сильным. Он хотел запомнить лица своих палачей, он напряг все силы, чтобы запомнить их лица. Когда они тащили его на холм, он не сумел разглядеть их лиц. Но теперь он хотел вглядеться в них, теперь он хотел выжечь в.памяти их проклятые черты, чтобы когда-нибудь написать их на холсте. Три морды трехглавого адского пса, сторожевого пса преисподней, вот как он изобразит их: картина уже жила в его воображении, на холсте остались только три пустых пятна, лица его палачей, которых он так и не разглядел. Он напрягся, чтобы разглядеть эти лица, но видел только фигуры в мундирах, лиц он разглядеть не мог - на них падали тени от касок. Солдат посмотрел на их руки.
Он увидел, как лейтенант вытащил из полевой сумки карту, раскрыл ее, разгладил, потом сложил в маленький прямоугольник, он увидел, как их пальцы ползут по карте, как все трое оглядываются и снова смотрят на карту, видно не соглашаясь друг с другом, они спорили шепотом, сильно жестикулируя.
Он видел, что они отодвинулись друг от друга, посмотрели в разные стороны, разглядывая лес, потом снова сблизили головы. Когда он увидел, как они шепчутся, он вдруг подумал: "Они обязательно поднимутся вверх, чтобы сориентироваться", и сразу вслед за этим он подумал: "Самое время смыться отсюда". И еще подумал: "Жаль! Я так и не узнаю, как выглядели мои палачи".
Он в последний раз посмотрел вниз. "Пусть хоть один поднимет голову, подумал он.
– Хоть один, на одну секунду". И один поднял, это был лейтенант, но расстояние до лейтенанта было слишком большим, его лицо казалось плоским и белым пятном, разглядеть черты этого лица было невозможно. Молодой солдат отвернулся. "А теперь надо смываться", - сказал он сам себе и отполз еще немного от обрыва.
"Но куда?" - подумал он и остановился. "Назад, куда же еще!" - решил он, но не сдвинулся с места.
"Скорее!" - приказал он сам себе, но опять не сдвинулся с места.
Внизу, там, где стояли жандармы, что-то зашуршало и задвигалось. Молодой солдат испугался, сделал усилие, чтобы встать, но сразу же вспомнил, что вставать ему нельзя. Тогда он, чувствуя, как у него гудит в ушах, повернулся, не вставая с земли, и увидел: обратная дорога бесконечна, это трудная, узкая, крутая тропинка, усеянная острыми камнями, а дальше длинная просека среди сосен. Она идет через далекие-далекие леса, а потом теряется где-то на горизонте. "Проползти весь этот путь?" ужаснулся молодой солдат. У него болела голова, и он вдруг опять почувствовал смертельную усталость и тяжесть во всем теле. Он невольно проговорил вслух: "Мне этого не одолеть". Он уже собирался было поползти в бес-- конечную обратную дорогу, но когда он услышал свои собственные слова, они парализовали его, и он не двинулся с места.
"А может, они уже ушли?" - подумал он, успокаивая сам себя. "Конечно, они ушли!" - сказал он и прислушался. Тихо. Он снова осторожно повернулся и выглянул из-под корней. И тут он увидел то, что так хотел увидеть: лицо одного из своих палачей.
Круглые водянистые глаза, толстые щеки, мясис"
тый нос, огромный подбородок. Жандарм вползал по склону, подтягиваясь волосатыми ручищами, дыша широко открытым ртом, напряженно мигая. Молодой солдат отпрянул, он беззвучно пополз по плато, инстинктивно выбирая направление к темной полоске среди лиственниц, на том склоне, который вел к русским, он пробрался между стволами и вполз в узкую неглубокую лощинку - действительно, там, где виднелась темная полоса, была лощинка. Он съежился и прижался к земле, и тут он услышал шум на плато: чье-то тяжелое тело карабкалось на плато, шуршала трава, послышались одышка и сопение. Видно, жандарм вскарабкался на холм и теперь, сопя и задыхаясь, отдыхал. Шум постепенно затих, и тут сквозь одышку послышался щелчок, жандарм, верно, отстегнул застежку футляра, где лежал полевой бинокль, теперь стало совсем тихо, и только в лощине на склоне бешено колотилось сердце молодого солдата, словно кто-то бил в литавры.