Капкан для белой вороны
Шрифт:
Первый раз я видела психа, который честно готов признать, что он псих.
– Да, я больна, – смиренно молвила Маргарита, – у меня жесточайшая бессонница, у меня бывают …нервные срывы, упадки духа. Со всем этим мне и помогают бороться врачи. Я им твержу, что когда господь Бог наделяет тебя талантом, он обязательно вручает епитимью. Ты должен в муках отмолить свой дар.
– Конечно, – с некоторым испугом кивнула я головой. Надеждам на сознательность больной не суждено было сбыться. Но каков Лешка! Он все-таки вел эту тему.
– Скажите, – осторожно спросила я, – а ваши таланты… как я понимаю, они не связаны с основной профессией… они…
– Не связаны? – вскинулась женщина, – да напрямую!
– Наверное творчеством?
– Творчеством… – презрительно скривила она губы, – творчеством… можно подумать… Нет. Дело в другом. Я чувствую смерть.
Немой вопрос повис в воздухе. Видимо, уловив его, Маргарита продолжила:
– Я чувствую смерть еще до того, как она приходит.
Ледяной холод пробежал по моей спине. И хоть я прекрасно знала, с кем имею дело, да и вся эта затея с опросом больных на голову свидетелей изначально не выдерживала критики, мне все равно стало отчаянно страшно. Как будто и правда по чисто прибранной столовой, оформленной в синих и зеленых тонах, пронеслось дуновение той, что приходит последней.
– Как… эээ… вы ее чувствуете?
– Очень просто. Чувствую и все. И потому в моей работе мне нет равных. Я всегда успеваю оказаться там, где вот-вот должно произойти самое страшное. Моя формальная должность – криминальный фотограф. Конечно, это очень суетно, зарабатывать деньги подобным способом. Но ведь надо же что-то есть, покупать одежду, один ремонт мне обошелся в кругленькую сумму. Да газеты рвут меня на части!
– Вот как… – я сидела, не шевелясь. Мне все казалось, что стоит сделать неверное резкое движение и случится что-то страшное. Например, эта безумная встанет и ударит меня тяжелой, под старину, сковородой, что висит над плитой. Или чугунным утюгом, призванным подчеркнуть эклектичность интерьера.
– Мне сложно объяснить свой дар, но он – мой крест на всю жизнь. Он – мой способ жить, зарабатывать на хлеб, быть нужной людям. Да-да, я могла бы быть очень полезной. Но кто хочет меня слушать? Кто мне верит? Когда предчувствуя смерть соседского ребенка от зубов собаки, я взяла на себя смелость устранить монстра, меня положили в больницу и так накачали транквилизаторами, что я и правда чуть не сошла с ума. С той поры я не больно то откровенничаю. Не знаю, отчего взялась рассказывать про себя вам, постороннему в сущности человеку. Может быть, потому что вы пришли в связи с Алексеем Игоревичем… Я очень его ценю… И еще, мне кажется, ему грозит опасность.
– Что?? Что вы мелете? Что вы такое говорите?? Какая опасность?! – я сама уже была на грани безумия.
– Ой, прекратите, прекратите, у меня сейчас разболится голова. Потише, пожалуйста. Я сказала лишь то, что сказала. Что он в опасности. Я чувствую это. Смерть ходит с ним рядом, но это не его смерть.
Мои, до меловой бледности обескровленные пальцы, слегка ослабили хватку, с которой я вцепилась в угол дубового антикварного стола. Поистине, с кем поведешься… Я пообщалась с Маргаритой все каких-нибудь сорок минут и уже одной ногой в клинике. Каково же Лешке, каково Ларисе? И все-таки где-то в самой глубине души, в дальнем уголке того самого подсознания, о котором говорила Лариса и которому бояться доверять нормальные приземленные люди, я твердо знала – в том, что говорит эта странная женщина, есть смысл, в этом есть правда. Отчего-то я ни секунды не сомневалась, что она действительно успевает оказаться на месте трагедии еще до того, как эта трагедия свершилась.
– А чья же это смерть? – спросила я.
– Это смерть женщины… нескольких женщин. Двух, или трех. Не думайте, что я могу угадать все до деталей. Я вижу лишь в целом.
– Так двух или трех? Вы можете уточнить? – я и сама не заметила, как стала
– Знаете, скорее все-таки трех. Две – уже мертвы. Третья, возможно, будет мертвой в самое ближайшее время. Несколько дней. Вопрос нескольких дней.
– Вы можете сказать точно, где это будет?
– Нет, – грустно сказала Маргариты, – не могу. Это по-другому происходит. Я хожу по городу, просто гуляю. И я чувствую, я иду на зов. Я не могу сказать точно, где меня настигнет видение, ощущение близкой смерти. Обычно я чувствую ее за километр или чуть меньше, чуть больше. И иду, порой сбиваюсь, возвращаюсь обратно. Все равно, что идти на запах, случайное дуновение ветра может сбить с пути. Мои способности включаются и тогда, когда речь идет о близких людях. Но я все равно не могу сказать, где именно это произойдет, если это не рядом.
– Это не рядом?
– В данном случае нет. Но… Извините, я очень устала. Не могли бы вы сейчас уйти?
Она так и не договорила. Лицо ее в секунду сделалось синим от усталости, глаза впали, кожа на скулах натянулось до пергаментной тонкости. Видимо, и правда жуткий дар не давался ей даром. Такой вот каламбур. Оставив ее один на один с призраками, я тихо закрыла за собой дверь и вышла на улицу, вдохнула полной грудью загазованный столичный воздух и с облегчением прислонилась к двери подъезда. В опрятной и стильной квартире Маргариты пахло ладаном, сыростью, мокрыми вениками, не знаю почему, но мне показалось, что именно так должно пахнуть в кладбищенских часовнях.
Бабье лето, тепло вздохнув на прощанье, уступило место слякотной осени. Пока еще не было промозглого холода, но воздух уже был мертвым. Не пахло травой и цветами. Земля, умытая холодными потоками воды, была стерильной, равнодушной ко всему живому. Даже в парке, по которому я брела, толкая ногой камушек, нос не уловил привычных ароматов природы. Жухлая московская листва пахла отчего то бумагой, а не зеленью. Жить в этом городе с каждым годом было все труднее. Днем с огнем здесь не сыскать человека со здоровым цветом лица, а когда вытираешь пыль, тряпка покрывается синими, с радужным отливом, пятнами. И это я живу в еще не самом плохом с экологической точки зрения районе.
Камушек, которому я никак не давала покоя, подскочил на неровной дорожке и укатился далеко в кусты. Словно сбитая с важной мысли, я застыла посреди тропинки, рассеянно озираясь по сторонам. Бабулька, выгуливавшая голосистую болонку, не преминула тут же наткнуться на меня и отругать. Стоят тут, мол, всякие. Болонка из солидарности тоже пару раз тявкнула в мой адрес. Я снисходительно пожала плечами и полезла в кусты. Именно с камешком была связана, не успевшая оформиться, мысль.
При обнаружении трупов и в том, и в другом случае свидетели отметили круглый белый булыжник, лежащий в непосредственной близости от того места, где был найден труп. Потом оба камня, так же загадочно, как появились, бесследно исчезли. Ничего похожего рядом найти не удалось. Извозившись в грязи, я нашла таки неприметный рыжий камушек, довольно увесистый кстати, и зачем-то положила его в сумку. Любопытно. Вопрос о том, как попали камни к мусорным бакам, конечно, интересен. Но не менее интересн вопрос о том, каким образом и куда они пропали? Кто их незаметно, под шумок, убрал? Едва ли тот же самый человек, который оставлял метки. Зачем было оставлять приметные детали, зная, что потом с риском для собственной безопасности придется их ликвидировать?