Капкан Луки Войновича
Шрифт:
– Ты не только ведешь себя, как эгоист, но и разговариваешь, как глупец. Кто тебе скажет правду, если не я? Ты же знаешь, как я люблю тебя. У меня никого нет кроме тебя, Гануси и Джона.
– Ага, прямо-таки никого и ничего! – усмехнулся Лука. – Никого и ничего, кроме жены, многочисленных родственников, дома в Лондоне, поместья в Йоркшире и моря денег. Огромного моря денег, заметь.
– Ты хочешь ранить меня? – сэр Найджел отодвинул недоеденное мороженое и посмотрел Луке прямо в глаза. – Что ж, тебе это удалось.
– Я в чем-то неправ? Погрешил против истины?
– Конечно, ты прав, – устало
Лука отвел глаза и посмотрел в залитое дождем окно.
– Легко тебе говорить.
– Так надо, мой мальчик. Поверь мне, – сэр Найджел накрыл его руку своей. – У тебя красивый шейный платок. Жанна подарила?
Лука кивнул.
– Ты давно с ней виделся? В смысле, не на работе? Пригласи ее. Сходите куда-нибудь, развейтесь. Перестань сидеть в своей берлоге и терзать рояль, ты же еще молодой человек!
– Это ты молодой, Найджел, – тоскливо улыбнулся Лука. – А я на самом деле такой старый, что не передать. Доисторический экземпляр, которых не осталось в природе.
Глава 4
За весь сентябрь не произошло никаких значительных событий. Лука все чаще стал ощущать приливы неприкаянной тоски и в один из таких вечеров позвонил Жанне. Она согласилась встретиться, хотя и без прежней радости. Ее вполне можно было понять – ведь он не приглашал ее на свидание вот уже три месяца.
Они поужинали в городе, прогулялись по темнеющей аллее, ведущей к Оперному театру, а потом поехали к Луке домой. Поначалу ощущалась некоторая напряженность, Жанна все-таки обижалась, но мало-помалу тучи рассеялись. То ли вино размыло барьеры, то ли она сама решила взять себя в руки и не портить вечер, но общаться стало легко и приятно. Дома она окончательно расслабилась, они вместе много смеялись, пили коньяк, и Жанна осталась на ночь.
Утром он испытал знакомое чувство раздражения. Так было всегда, со всеми женщинами без исключения. Ночью все было прекрасно, Жанна была желанна – ее кожа, запах – но утром он хотел как можно скорее остаться один. Не хотел видеть, как она хозяйничает на его кухне, варит кофе, потом расчесывает волосы и надевает чулки, красит губы перед зеркалом… Она была ему дорога, он был к ней привязан. Очень ценил ее трогательное отношение, ее надежность, честность, неженское здравомыслие. С ней было хорошо.
Но утром он всегда хотел остаться один.
Она знала об этом, и это ранило ее больше всего. Она уже не раз давала себе клятву не принимать его редкие приглашения, но каждый раз шла на попятную. Она не была глупой и прекрасно понимала, что он не стремиться к большему. Нескольких свиданий в год вполне хватало. Память о них быстро улетучивалась, и на работе он иногда бывал с ней резок. С ним она попусту теряла время, это лежало на поверхности и не требовало никаких доказательств. Ей хотелось семьи, детей, любящего мужа, а циничный адвокат Войнович на эту роль никак не подходил. Но несмотря на это, она каждый
Осень еще оставалась теплой, когда в начале октября в Тернаву прибыла первая тяжелая техника. Экскаваторы, самосвалы, бульдозеры заполонили все село, приведя в ужас его неискушенных обитателей. Стройными рядами машины двинулись к Кроличьей Балке, на ходу сминая подлесок вдоль пешей тропы.
Пани Бронислава позвонила Луке во вторник, среди недели. Так она поступала лишь дважды на его памяти: когда у Синьоры случились сильные колики, и когда прорвало систему отопления. Она взволнованным голосом сообщила, что у них начался конец света. Явились несметные орды поляков, пригнали с собой страшные машины, а это значит, что скоро, по всей видимости, начнется очередная война.
Услышав новости, Лука хотел было сразу нестись в Тернаву, но потом успокоился и позвонил сэру Найджелу в Лондон.
– Ну что ж, прекрасно, мой мальчик, – бодро ответил тот. – Началось движение и скоро все прояснится. Сиди спокойно и не дергайся. Думаю, в Тернаву есть смысл поехать в выходные.
До выходных Лука не дотянул и приехал в пятницу после обеда. Едва он успел захлопнуть дверцу мерседеса, как к нему бросилась пани Бронислава и увлекла в дом, засыпая подробностями невиданных событий. Она очень переживала, и рассказ получился скомканным и невнятным.
Какие-то люди затеяли в Кроличьей Балке грандиозную стройку. Уже начали прокладывать дорогу и для этой цели привезли специальную технику из Польши. Целыми днями там шум и гвалт, валят лес, роют какие-то траншеи, что-то ухает, громыхает, ревет – просто кошмар! Строители, поляки, понаставили в лесу домиков, как их называют, с виду как вагончики… ах да, бытовки! Штук, наверное, с десять. И все так быстро, неожиданно. В селе говорят, что спокойной жизни пришел конец.
Лука попытался выяснить, что рассказывают строители. Наверняка с ними кто-нибудь уже общался и расспросил, что именно будут строить. Но пани Бронислава заохала с новой силой. Эти поляки ничего не говорят, только кричат и всех отгоняют: отойдите, мол, в сторону! Если кого зашибем, не наша вина! А чья же тогда, скажите на милость? Не мы к ним понаехали со всей этой техникой, а они к нам! Нет, вы представляете? Что за времена настали!
Лука велел Ежику седлать Синьору. Он оставил возбужденную пани Брониславу, ушел к себе и быстро переоделся в костюм для верховой езды. Пристегнул кобуру, в которой так уютно и ладно размещался вальтер. Привычка носить с собой оружие осталась у него еще с войны; один из ее кое-как заживших, но еще чувствительных шрамов. Тогда, вернувшись из Иностранного Легиона, он первым делом оформил разрешение, купил вальтер и с тех пор брал его с собой на одинокие прогулки. Для верховой езды Лука заказал себе твидовый редингот, к которым пристрастился у сэра Найджела в Йоркшире, и тот отлично скрывал кобуру от посторонних глаз. Летом, правда, было жарковато, но он привык.