Капкан на честного лоха
Шрифт:
Ясно, Крылов не хочет подставляться. А вдруг кто из сослуживцев даст сигнал начальству. Кляузники непременно вспомнят прошлое, что Крылов и Соболев старые друзья, вместе учились в Высшей школе МВД. Разумеется, слов «друг» или «дружба» в анонимке не будет. Зачем пачкать святые понятия? Напишут «собутыльник», не дружили, а «пьянствовали в школе МВД». Вот же блядская жизнь…
Соболев проводил Крылова до казенного домика в центре поселка, где на постой разместилась комиссия, пожелал хорошо отдохнуть и удалился. Он шагал к зоне и медленно наливался злостью.
В коридоре административного
Берман всю почти всю жизнь провел на севере, заработал множество болезней, звание майора и полный рот золотых зубов. Когда начальник КВЧ улыбался, а улыбался он часто и охотно, во рту у него словно загоралась стосвечовая лампочка. Такой улыбочкой можно полярной ночью комнату осветить. Да что там комнату – целую улицу.
Соболев слушал доклад невнимательно.
– Меню ужина следующее, – Берман улыбнулся, достал из кармана листок. – На закуску салаты, холодное мясо, заливная рыба, селедочка, икорка. Желающие могут поесть суп…
Соболев неожиданно оборвал Бермана.
– Суп кандей из семи мудей.
Берман поднял удивленные глаза, поняв, что начальник не в настроении, и перестал улыбаться.
– Разрешите зайти позже?
– Да, заходи позже, – кивнул Соболев.
Что у этого Бермана на уме? Белиберда всякая: суп, салат, артисты. А тут судьба решается. Если бы на зоне все было идеально и до полного блеска не хватало только селедки, икорки и выдающихся выступлений лагерных активистов, членов художественной самодеятельности, – это одно дело. Но когда весь в дерьме и не знаешь, как отмыться, тут уж не до самодеятельности и не до супа.
Глава девятая
Соболев спустился в подвал, кивнул офицеру, дежурившему под лестницей. Прошагал в дальней конец коридора, вошел в кабинет, где часом раньше к допросу Лудника приступил сам майор Ткаченко.
Кум сидел за письменным столом, на котором уже разложили большую военную карту. Ассистировал куму изрядно уставший за последние сутки Аксаев. Капитан скромно пристроился на табурете рядом с Лудником и через узкий прищур глаз разглядывал зэка, как обреченную на мучительную смерть подопытную крысу. Словно про себя прикидывал, какую кость сломать Луднику на закуску, а какую оставить на десерт.
Павел Сергеевич по своему обыкновению приказал подчиненным не обращать на него внимания и работать дальше, занял свой стул у стены, закурил сигарету. Он решил, что пробудет здесь хоть до семи часов, до того времени, на которое назначен концерт самодеятельных плясунов, и во что бы то ни стало уйдет из подвала с хорошим настроением. Потому что Лудник непременно расскажет правду, расставит все точки, даже если сдохнет на этом самом стуле от побоев или от инфаркта.
Ткаченко пока что и пальцем не тронул Лудника. Кум брал зэка на совесть, заканчивая
– Ну, а если я тебя выпущу отсюда прямо сейчас, – говорил Ткаченко. – Ни карцера тебе, ни даже фингала под глазом. Иди с миром. Как на это смотришь?
– Вам виднее, начальник, – сжался на стуле Лудник.
– А по зоне пойдет слушок, что ты, будучи в бегах изнасиловал и пописал ножом малолетку, – упражнялся в изобретательности и остроумии кум. – А со мной имел душевный разговор, на коленях ползал и вымолил прощение. Мы даже заваривали индюшку. После этого ты подмахнул какую-то бумаженцию. Словом, расстались друзьями. Как думаешь, что тебе блатные сделают? Ну, только честно.
– Ясно, приговорят, – ответил Лудник. – Дадут перо и сутки на раздумья. Если сам на перо не сяду, если себя не кончу, будет очень больно. Меня на куски порежут.
– Правильно. Ты этого добиваешься? – спросил Ткаченко.
– Я готов рассказать, как все было. Я готов…
– Ладно, верю, – махнул рукой Ткаченко. – Вот карта. Подумай и укажи то место, где ты и твой упокойный кент Хомяк вытряхнули из «газика» ту троицу.
Ткаченко обвел красным карандашом то место на карте, где находится зона. Лудник склонился над столом, долго водил пальцем по бумаге, что-то неслышно шептал себе под нос, словно производил сложные вычисления.
– Вот дорога, по которой мы ехали, – шептал Лудник. – Вот поселок Молчан. Вот первая речка, которую пересекли. А вот вторая. Здесь их и высадили, недалеко от берега.
– Точно, не ошибаешься? – переспросил Ткаченко.
– Я грамотный, карты читать умею, – ответил Лудник. – Тут их и высадили.
Соболев подошел к столу, глянул на то место, которое указал на карте зэк. Район пустынный, полно болот, до жилья далеко. Единственный крупный населенный пункт в той округе – Ижма. Что ж, если Лудник не врет, не путает, круг поисков сжимается, как шагреневая кожа. Скоро начнутся третьи сутки, как три беглеца идут пешком.
Какое бы направление они не выбрали – им везде вилы. Соболев взял у кума циркуль, прикинув масштаб карты, начертил окружность вокруг того места, которое указал Лудник.
Здесь и нужно искать беглецов, за пределы этого круга они не могут выйти в ближайшие три-четыре дня, как бы не спешили. Сильный тренированный спортсмен может идти по ровной местности не больше шестнадцати часов в сутки. Но в бегах далеко не спортсмены. По лесотундре весной невозможно делать больше полутора километров в час. Эта аксиома в доказательствах не нуждается. Кроме того, путь беглецам преграждают растаявшие болота. Топи во всех концах, и справа, и слева, куда не сунься.
Вряд ли зэки рискнут жизнью, попрутся напрямик, по тонкому растаявшему льду. Вернее всего, станут краем обходить болота, потратят массу времени, которого и без того в обрез. Значит, круг становится ещё уже. Совсем хорошо, просто отлично. Соболев одним глазом подмигнул Ткаченко.
– Так-так, – кум обратился к Луднику. – Будем считать, что я тебе верю. Пойдем дальше. Теперь расскажи, как вы убивали участкового Гаврилова? Будешь брехать, он тобой займется.
Ткаченко показал пальцем на заскучавшего Аксаева.