Капкан на честного лоха
Шрифт:
Сержант, проиграв ещё одну партию, бросил карты на стол, что-то сказал лейтенанту. Цыганков прижался к стеклу, но слов не услышал. Офицер кивнул. Сержант взял пачку папирос, лежавшую на столе. Вытряс одну папиросу, смял мундштук. Ясно, собирается выйти покурить.
Цыганков спрыгнул с козел. Скользя подошвами по мокрой глине, обежал угол дома, в три длинных прыжка взлетел по ступенькам на крыльцо. Прижался спиной к простенку между дверью и перилами и, затаив дыхание, замер.
Глава
Крупные капли барабанили по тесовому навесу над крыльцом. Над далеким горизонтом, в густых тучах, занималась мутная, спрятанная тучами, заря.
Цыганков ждал минуту. Но вот в сенях заскрипели половицы. Приоткрылась дверь, розовощекий сержант вышел на крыльцо. Не оборачиваясь, пнул дверь подметкой сапога. Положил локти на перила, согнулся в пояснице, сплюнул вниз. Достав из-за уха папиросу с мятым мундштуком, повесил её на губу, вытащил из кармана кителя спички, прикурил. Цыганков, вжавшись в стену, перестал дышать.
Он стоял в двух-трех шагах от сержанта и был готов в случае чего броситься на спину солдата и голыми руками, используя лишь силу мускулов и элемент неожиданности, сломать его шею.
Цыганков осторожно опустил руку в карман штанов, нащупал кончиками пальцев гладкую пластиглазовую рукоятку финки, свой боевой трофей, добытый в ижминском доме. Провел указательным пальцем по лезвию ножа, словно проверял остроту заточки. Он обхватил ладонью нож, вытащил руку из кармана, держа финку прямым хватом, заточкой к себе.
Сержант вынул изо рта горчившую папиросу, сплюнул, глубоко затянулся табачным дымом. Цыганков сделал два быстрых шага вперед.
Левой пятерней вцепился в волосы сержанта, дернул голову назад. Справа приставил к горлу нож, слегка вдавил лезвие в кожу, чтобы противник почувствовал холод острой стали.
– Чи-чи-чи, – Цыганков почти прижался к уху солдата. – Тихо, паря. Ни звука. Ни вздоха. Или… Мне, сука, терять нечего. Понял?
– Так точно, понял, – прошептал сержант.
Цыганков поводил лезвием ножа вверх и вниз по шее солдата.
– Сколько вас тут? Отвечай.
– Двое. Я и лейтенант Радченко.
– Хорошо, – одобрил Цыганков. – Солдат, хочешь, я утоплю тебя вон в той бочке с навозной жижей? Скажи.
– Не хочу, – прошептал сержант.
Цыганков сильнее надавил лезвием ножа на горло. Из пореза на коже выкатилась капелька крови.
– Солдат, хочешь, я тебя в жопу трахну? – ласково спросил Цыганков. – У меня стоит на таких, как ты.
– Трахни, трахните. Пожалуйста. Только не убивайте.
– Хорошо, – согласился Цыганков. – Так я и сделаю, если ты сам об этом просишь. Трахну тебя. Пойдем. Спускайся вниз и не дергайся. И останешься цел.
Папироса приклеилась к нижней губе сержанта и никак не хотела отлепляться. Дым попадал в правый глаз. Сержант сделал два робких шага вперед, к ступеням. Цыганков, почти вплотную прижавшись к его спине, не убирал нож от горла. Другой рукой держал за волосы. Голова
– Только помни, – шептал Цыганков. – Одно неверное движение… Только одно движение, и кровь ничем не успокоишь. Хлынет из артерии, как из пожарной кишки. Усек?
– Усек, – сержант языком отцепил папиросу от губы, выплюнул её.
Дождь понемногу затихал. Верхний край солнца вставал над горизонтом, просвечивая тучи. Непроглядная ночная темнота сменилась сумерками. Сержант спустился с крыльца, двинул к двери курятника, на которую показал Цыганков. Солдат шел медленно и осторожно, боясь ненароком поскользнуться, потерять равновесие, самому напороться горлом на приставленный снизу нож.
– Стой, – скомандовал Цыганков. – Открывай дверь.
Солдат нащупал ручку, плавно потянул дверь на себя. Серый свет проникал в курятник через единственное высокое окошко под самой крышей. Когда вошли в помещение, Цыганков, не убирая нож от горла, приказал солдату остановиться, снять сапоги и штаны. Куры на насесте заволновались, зловеще хрипло прокричал петух.
Пленник наклонился, стянул сапоги и портянки, дрожащими пальцами расстегнул ремень. Штаны свалились с солдата, кальсоны и трусы пришлось спускать самому. Цыганков приказал шагнуть вперед к столбу, подпирающему крышу курятника.
– Теперь ложись на живот, – сказал Цыганков. – Вытяни вперед руки.
Сержант подчинился. Голый ниже пояса, он распластался на земляном полу, загаженном курами. Цыганков, расставив ноги, уселся ему на спину. Поднял солдатские штаны, зубами выдернул из них ремень.
– Учти, я с ножом обращаюсь быстрее, чем ты со своей кочерыжкой, – предупредил Цыганков. – Поэтому не дергайся.
Убрав нож в карман куртки, Цыганков замотал ремнем запястья солдата, прикрутил их к столбу. Сержант сжался на холодном земляном полу, ожидая неминуемого акта насилия. Но Цыганков не спешил, он перевел дух, сидя на солдатской спине, достал из кармана сигарету, скурил её в несколько жадных затяжек.
– Солдат, ты девственник? – спросил Цыганков. – Ты ещё мальчик?
– Да, я мальчик, – всхлипнув, соврал сержант.
Цыганков погладил пленника ладонью по напряженному заду.
– Ну, это ничего, – сказал Цыганков. – Это дело мы сейчас исправим. Это небольшая беда. Я не какой-нибудь там больной триперный мудак. У меня все на месте. И яйца тоже. Обе штуки.
Из глаз сержанта выкатились и повисли на носу бисеринки слез. Цыганков потушил окурок каблуком ботинка. Накурившись, похлопал солдата по плечу.
– Успокойся, – сказал Цыганков. – В своей жизни я не делал только двух вещей. Не трахал мужиков и не голосовал на выборах. Но, если задуматься, это ведь одно и то же: трахать мужиков и голосовать на выборах. Между этими вещами нет никакой разницы. Как ты думаешь?