Капкан. Сожженный некролог
Шрифт:
А он, отец, совсем не плавает, как утюг. Несмотря на это первый его порыв был — броситься в волны следом за нею. Но он все-таки сообразил, что в этом нет никакого смысла: утонут оба. Впрочем, была ли это четкая мысль или инстинкт самосохранения — он не понимает. Он, наверное, кричал ужасно, звал на помощь, метался от одного конца моста к другому, свешивался с перил в надежде увидеть ее — может, она схватилась руками за одну из подпор, держится, ждет… Но ничего, кроме мглы и пены, не было видно…
Первыми услышали крики о помощи туристы, какая-то славянская группа, и вскоре на мосту образовалась толпа сочувствующих и любопытных.
— А
— Нет. С ними и без них результат один. При таких волнах… Дальше следовало установление фактов. Море успокоилось только через три дня, но уже в эти дни, несмотря на волны, группа водолазов прочесала дно почти до горизонта. Трупа не обнаружили. Он не всплыл и не прибился к берегу и тогда, когда море стало совсем тихим и ровным. Были пущены в ход вертолеты и моторки — нигде ничего. Правда, может быть, тело отнесло к берегам Турции…
Ознакомившись с делом, Гео в своем заключении подробно изложил весь ход событий и следствия, а в конце позволил себе выражение чувств: «Вряд ли существует более ужасное зрелище, чем труп утопленника через несколько дней. Судьба смилостивилась над отцом». Подумав, он зачеркнул эти строки — они выбивались из строгого, делового стиля его заключения. Далее следовал номер паспорта Эмилии и сообщение о том, что паспорт, а также ключи от квартиры она унесла с собой в море.
На столе Цыпленка резко зазвонил телефон.
— Конечно, товарищ майор! Пусть кто-нибудь другой тратит время попусту.
— Как бы не так! Ну, а если я скажу тебе, что я бы сам немедленно занялся этим делом?
— Прекрасно! Я немедленно уступлю его вам.
— Я знаю, что ты при этом думаешь: старик человек практичный, он не примется за дело, которое…
— Ну вот еще — «старик»…
— Да, да, старик последний, кто погонится за химерой…
— Наоборот, первый! Иначе зачем бы вы направили меня к вашему пловдивскому приятелю — полковнику?
— Только за тем, чтобы не препятствовать тебе. Но сейчас…
— Сейчас-то все как раз и прояснилось — чистая химера!
— По-моему, не совсем так. Допустим, ее записка под подушкой достаточно категорична, но в то же время, если принять во внимание ее личностную характеристику и странное поведение ее живой копии, а также то, что труп не найден…
— Ну знаете, товарищ майор, вы меня просто удивляете! Я был уверен, что вы поздравите меня с отрезвлением. «Наконец-то этот человек понял, что сходство между пассажиркой и этой с некролога, мнимое, плод фантазии разгоряченного мозга…» Что же до странного поведения первой, то, простите, мир полон странностей. Я рискую надоесть вам, но все-таки хочу повторить: эта дикарка наверняка испугалась, как бы мое скромное «ухаживание» — приглашение пообедать не перешло в открытую атаку, поэтому она так грубо разделалась со мной — не поблагодарив даже, не попрощавшись, метнулась в первый же знакомый подъезд и удрала через черный ход. Представляете, сколько времени я ходил туда-сюда по улицам города, особенно по Леонардо да Винчи, все надеялся встретить ее!
— Представляю, особенно, если ты так настаиваешь на «знакомом подъезде».
— Конечно, может, я и тут не прав, но быстрота, с какой она исчезла, говорит о том, что ей хорошо знаком этот дом, — небось тысячу раз вбегала в эту дверь и выбегала из другой.
— Да-да, я
— Я сам себе удивляюсь, товарищ майор! Все вспоминаю, как я разыскивал женские следы на паласе в прихожей их квартиры. Духи, как известно, следов не оставляют.
— Смотря какие… Единственный способ освободиться от сомнений — снова встретиться с твоей копией Эмилии, она лучше всех объяснит, кто она и как ее зовут. Тут любые сведения о мертвой могут помочь, даже самые на первый взгляд незначительные. Вроде это не наше дело, не по нашему ведомству, но считай, что нам поручило его высшее начальство и даже установило срок — примерно две недели.
— Прекрасно! Когда мне ждать вас в Пловдиве? А то по телефону, простите, это полдела…
— Я не смогу приехать, Филипов. Неужели ты думаешь, что генерал меня отпустит по такому поводу? Да и как я расскажу ему? Но ты все-таки послушай, что ввело меня в заблуждение и даже насторожило — это меня-то, такого скучного, практичного человека. А все ты виноват, твои открытия. Так преподнес их, что… Ну, возьмем, например, определение, которое дала Эмилии соседка. Как там?
— Шалавая.
— Вот-вот. «Дикая, всегда дикая, дети страдали от нее», так? А ты сколько раз называл свою пассажирку дикаркой? Дальше. «Важная, надутая, как сыч, смотрит тебе прямо в глаза и молчит. — Это по словам соседки. — Никого не узнает, проходит мимо, как сквозь пустоту». А совсем недавно командовала всем кварталом и целыми днями торчала на улице. Стало быть, из одной крайности в другую. Но эта, назовем ее, метаморфоза чисто внешняя. Эмилия ведет себя на людях так, а за закрытой дверью иначе — это следует из рассказа горничной отеля на Золотых Песках. Отец объясняет ее неровное поведение, с одной стороны, слишком тонкой нервной организацией, а с другой — свалившимися на нее в последнее время несчастьями, из которых я лично на первое место ставлю арест матери.
— Разделяю ваше мнение по поводу матери. И еще вот что. Человек не может разлюбить в одну минуту. Эмилия порвала с Длинными Ушами только по этой причине — из-за преступления матери, от стыда и из гордости; мне кажется, она поступила бы так же, если бы парень не был сыном большого начальника. На экзамены в институт она не явилась, чувствовала себя одинокой, всеми брошенной, без всяких надежд на лучшее. Зачем тогда жить, для чего, какой смысл? Другое дело — привести свой замысел в исполнение, на это не многие решатся…
— Ну я же говорил тебе, что мы думаем в одном направлении! Она, конечно, очень странная девушка, и рассматривать ее характер в рамках средней нормы просто невозможно. Я как представлю себе ее «танцующей» на перилах моста перед тем, как кинуться в море, меня просто дрожь пробирает. Что бы там ни было, воображаю, как чувствовал себя отец при этом… Тем более незадолго до этого они ссорились, и он наверняка считал себя виноватым в том, что у нее разгулялись нервы.
— Нет, они не ссорились. Вы же помните, отец все больше молчал, говорила она. Что она могла ему говорить? Наверно, вот что: «Не хочу, чтобы ты искал мне работу, не хочу получать от тебя деньги. Сама справлюсь. Не поеду к вам в Алжир, не нужны мне ваши тряпки, не хочу видеть твою вторую жену и не увижу, пока жива». Ну и так далее в том же духе. Очень жаль, что варненские следователи не выяснили у этого Дишо, из-за чего они ссорились на самом деле.