Капли дождя
Шрифт:
– Двадцать шесть лет,
Эдуард Тынупярт.. сообразил, что Андреас имел в виду годы, которые они не виделись друг с другом.
– Лучше, если бы двадцать шесть растянулись на пятьдесят два.
Теперь больше двоякостей не должно быть. Тыну-пярт остался доволен собой. Яллак должен бы оставить его в покое.
Какое-то время оба молчали.
– После войны я искал тебя, - сказал Яллак.
– И что бы ты сделал, если бы нашел? В Сибирь сослал? Тогда у таких, как ты, было в руках право.
– Эдуард тут же понял, что продолжать в таком духе неразумно.
Андреас
– В Сибири ты побывал и без моей помощи.
– Побывал. И наперед скажу: умнее не стал.
– Может, все-таки стал.
На этот раз молчание длилось дольше. И опять Андреас нарушил его:
– Отрастил бороду. Борода - мода молодых.
– Сейчас борода - шик. И старики тоже хотят шиковать!
– послышалось с койки, где лежал тщедушный молодой человек.
Эдуард Тынупярт гаркнул:
– Цыц! Прибавьте своей тарахтелке звука и не слушайте чужой разговор! Когда рак на горе свистнет, тогда соплякам, у кого на губах не обсохло, будет дозволено говорить.
Игравшие в шахматы недоуменно огляделись.
Тщедушный молодой человек и в самом деле прибавил транзистору громкости.
Теперь, когда Тынупярт выплеснул свой гнев, ему стало легче владеть собой. Он негромко буркнул:
– Характер у тебя прежний.
– Да и ты остался верен себе.
Неожиданно даже для себя у Эдуарда вырвалось:
– Я... разбитое корыто. И Андреас признался:
– Да и мои батареи сели.
Некоторое время никто из них не произнес ни слова. Полностью обретя равновесие, Эдуард принялся ковырять в зубах, жена принесла ему сюда пластмассовые зубочистки. Глупо было вспыхивать и трещать, как можжевеловый -куст, еще глупее объявить себя разбитым корытом. Он, Эдуард, не сладил с нервами. Конечно, жизнь не баловала его, все пошло не так, как он того хотел, жизнь натянула его нервы, как струны. Его еще надолго хватило. Нет, нет, нет! Он не смеет утешать себя, не смеет проникаться жалостью и искать утешения. Воля его должна оставаться сильной. Сильные не выплескивают того, что накипело в душе, сильные делают то, что приказывает им разум.
От Андреаса не укрылось возбуждение Эдуарда. Он и сам внутренне напрягся, хотя Тынупярт гораздо больше. Андреас решил, что не должен давать Эдуарду повод для раздражения. Да и самому лишние эмоции во зло. Им уже не двадцать, чтобы распетушиться, раскукарекаться. Конечно, Этс поступил подло, саданул ему под дых, как сказал бы долговязый, которого Этс сбил с ног, но инфарктники не вызывают друг дружку на кулаки. Да и время сделало свое дело.
На этот раз молчание прервал Тынупярт:
– До этого я лежал в седьмой, откуда тебя привезли. Тут чуть было не свезли назад. Через три-четыре недели может прихватить снова. Не каждого скручивает, меня скрутило. Впервые готово было увести на тот свет.
В его голосе не было и тени недавней вызывающей резкости. Сейчас он говорил так, как обычно больные люди жалуются друг другу на свои болячки. Казалось, даже хвастался тяжестью своей болезни.
– Раньше сердце меня не беспокоило, - сказал Андреас, - хотя врачи и утверждают,
И он тоже говорил спокойно.
– У тебя раньше пониженное или повышенное было давление?
– спросил Эдуард.
– Чуть повышенное: сто пятьдесят, сто шестьдесят на восемьдесят.
– У меня высокое. То есть раньше было высокое,
верхнее обыкновенно двести, нижнее - сто, а теперь низкое. Инфаркт снижает давление.
– Инфарктов стало чертовски много, - сказал Анд-рсас.
– Хворь нашего поколения, - отметил Эдуард.
– Болезнь цивилизации, - сказал Андреас.
– Недуг эпохи, который поразил весь мир. Видимо, этой болезнью будут маяться еще несколько поколений.
Тынупярт чуточку грустновато улыбнулся: - Мы никогда не найдем общего языка. И голос Андреаса потеплел.
– Когда-то мы бежали друг дружке на помощь.
– Бежали против чужих, между собой цапались.
– По голосу тебя узнал, - признался Андреас, - тебе надо было учиться пению.
– Отец хотел сделать из меня пастора, сам знаешь. Из-за голоса. Пасторы раньше были влиятельными людьми. Такая мысль не укладывалась у меня в голове. Я считал себя безбожником. Между прочим, помог, наверное, и тебе стать дьяволом.
– Помог. Насмехался над пасторами, высмеивал Библию. Помню хорошо, У твоего отца, правда, был дом...
– Дом там или что, конура посадская, - вставил Эдуард.
– Комнаты с сервантом - под квартиры, туалет в коридоре. Только бы анкету испортила. К. счастью, лачуга эта вовремя с молотка пошла.
На этот раз Тынупярт рассмеялся прямо-таки от души.
– Ну, дом ты не хули, дом ваш был и повыше, и повиднее многих посадских домов в Юхкентале, - улыбаясь, возразил Андреас.
– В заслугу тебе надо поставить то, что ты вовсе не корчил из себя сынка господского. Важничал, правда, но не из-за отцовского дома. Маменькиных сынков презирал, словом, был, что называется, настоящим, свойским парнем.
Вспоминая молодость, они смягчились. Эдуард Тынупярт спросил:
– Когда тебя этот... удар настиг?
– Дней десять назад, - ответил Андреас Яллак.
– У меня скоро уже месяц. Андреас сказал:
– Опередил на пару недель.
– Не забывай, что я на две недели старше, - заметил Эдуард.
– Странное все же совпадение.
Андреас пошутил:
– Прямо хоть начинай во всевышнего верить.
– И вправду задумаешься, - продолжал Эдуард.
– Тому, что в одно время над нами суд чинить стали.
– Что ж, придется тогда держаться помужественней, - решил Андреас.
– Перед судейским столом не легко стоять, - посерьезнел Эдуард.
– Ты, наверное, никогда не держал ответ перед судейским столом?
– Нет, - подтвердил Андреас. И тут же вспомнил, что развод ведь проходил в суде, но Эдуард имел в виду нечто совсем другое.
– Знаешь жизнь только наполовину.
– Лучше, если бы и тебе эта половина осталась неведомой.
– Как знать, - неопределенно протянул Эдуард и перевел разговор на другое: - Жду разрешения встать, как благословения.