Капли дождя
Шрифт:
– Мое отношение не является решающим, - примирительно сказал Андреас.
– Только не поступай опрометчиво.
– Я все продумала, отец, - поспешила заверить Юлле.
– Неудача обозлила меня в прошлом году, ты знаешь, что злость делает меня упрямой, и тебя тоже, отец, а я твоя дочь, из упрямства я и поклялась так. Конечно, теоретическая математика нравится мне и сейчас, но по душе и английский язык и привлекает кибернетика. В мои годы трудно заглядывать на всю жизнь вперед. Не бойся, отец, институт я закончу, даже если я и разочаруюсь в своей специальности, без высшего образования не останусь. И английский не брошу на половине.
Андреас внимательно наблюдал за дочерью. То она казалась ему прежней Юлле и тут же представала чужой, новой. Что-то изменилось в ней, только он не мог ухватить; что именно.
– Как у тебя вообще, на работе и... дома?
– На работе? Хорошо, отец. Очень хорошо. Я боялась, что министерство это очень высокое и особое учреждение, боялась, что ко мне отнесутся как к букашке. К счастью, министерство оказалось таким же учреждением, как и все другие. Комната, где я сижу, точь-в-точь как была у тебя в комитете: полно столов, телефоны звонят, люди приходят и уходят. Директора школы, рассмеялась Юлле, - я боялась куда больше, чем сейчас министра.
– Какие у тебя обязанности?
–
– А кто твой шеф?
– спросил Андреас.
– Официально я числюсь в административно-хозяйственном отделе. Неофициально же мы, один кандидат технических наук и я, составляем сектор информации, заведующий АХО в нашу работу не вмешивается. Нами занимаются производственный отдел и торговый, а из руководства министерства - твои друг Таавет, которого я должна называть товарищ Томсон, - смеясь, закончила Юлле. Она полностью обрела самообладание.
– Дома как?
– Дома...
– Юлле запнулась, видимо думала, что ответить.
– Андрес ведет себя как обычно, маме зарплату повысили.
Она помолчала и затем добавила:
– Я, наверное, перееду от мамы. Нашему министерству в конце года выделяют новые квартиры, меня тоже внесли в списки.
Больше Андреас уже не допытывался. Ему хватило услышанного. Если бы не лежал на больничной койке, где самостоятельно и повернуться не имел права, и если б не было посторонних ушей, он бы тут же с пристрастием допросил дочь. К сожалению, он вынужден был промолчать и сделать хорошую мину, потому что при чужих Юлле тут же, как улитка, вползла бы в свою скорлупу.
К вечеру Андреас не находил себе покоя. В обычных условиях он бы я минуты не терял, тут же схватил бы трубку и потребовал объяснения у Таавета или министра. Правда, в обычных условиях служебные заботы и думы были бы связаны с чем-нибудь другим, у него не оставалось бы и времени подумать о дочери. С утра до вечера одни телефонные звонки, бесконечное просматривание бумаг, решений и распоряжений, составление отчетов и проектов, сбор данных, посещение заводов и предприятий, собрания, совещания, беседы и споры, выступления и представктельствование, упорядочение и организовывание, начинания и контролирование. Еще не реализованные дела, не решенные проблемы и конфликты не отпускают тебя и дома, они напоминают о себе даже в туалете. Тут Андреас поймал себя на мысли, что все еще думает о себе как о партийном работнике, составление проектов, организация и контроль - это уже прошлое, прошлым оно и останется. Партийная работа требует крепкого здоровья; когда кончились головные боли, у него была вера, что вновь обретет он прежнюю энергию и волю, но теперь лишь обманывал бы себя такими надеждами. Его батареи разряжены, он уже не в силах заряжать других энергией, еще вопрос, сможет ли он в дальнейшем справляться даже со своей нынешней работой. Андреасу горько было это сознавать. Но и работа печника не позволяла бы столько думать о дочери. С глазу на глаз он, наверное, отчитал бы дочь, а потом жалел бы о сказанном, потому что виновата не Юлле, а министерство, кто-то там, в министерстве. Или в министерстве не знают счета жилью, предлагают квартиру, пусть небольшую, пусть однокомнатную, случайному, едва лишь год проработавшему техническому работнику? Раньше там всегда было туго с квартирами. Что означают слова Юлле? Кто покровительствует ей, кто хлопочет за нее? Потому что без влиятельных или, по крайней мере, ловких покровителей такие вещи не делаются. У Таавета Андреас спросил бы об этом без экивоков, уж не сам ли уважаемый заместитель министра стал опекуном его дочери? Отдает ли себе отчет Таавет или кто другой, что так можно испортить молодую девушку? Привыкнет к опеке, станет приспосабливаться, угодничать. Страшнее всего, что от нее ждут ответных услуг, а какие другие услуги может оказать молодая женщина, кроме как...
Андреас не хотел думать дальше.
И все же думал. На больничной койке от мыслей деваться некуда.
Почему его задевает мысль о том, что Юлле получит квартиру? Почему он смотрит на вещи с самой плохой стороны? Что, в конце концов, странного в том, что молодой сотруднице дадут однокомнатную квартиру? Должен бы радоваться, что Юлле ценят, что она справляется со своей работой. Хвалу Таавета Андреас не принял всерьез, решил, что Таавет просто льет бальзам, хочет сказать приятное, поднять настроение у своего бывшего приятеля, который стоял с глазу на глаз со смертью. И почему Таавет не может действительно оценить ответственность Юлле и ее переводческие способности? Девушка она серьезная и языки знает, хорошо училась. С университетом ей просто не повезло. Есть у Юлле и общественная жилка, в комсомол она вступила не просто так, с обязанностями старосты класса справлялась хорошо. Дойдя в мыслях до этого, Андреас обнаружил, что думает о своей дочери чуть ли не терминами служебной характеристики: хорошая ученица, ответственно относится к своим обязанностям, проявляет активность. В сущности, он и не знал свою дочь, удовлетворялся тем, что она хорошо училась, вступила в комсомол и не таскалась с парнями. Да, как отец он знал, что дочь старательна, обладает определенным упрямством и устремленностью, что она не бросится на шею первому встречному, который скажет ей комплимент. И что она была помешана на математике. Именно была, сейчас вроде бы нет. Неужели его больше и не тревожит то, что Юлле поступает не так, как, по его мнению, должна' была бы поступать? Что думает и ведет она себя иначе, чем ему, отцу, хотелось бы. Он знает, возможно, Юлле шестиклассницу-семиклассницу, ту Юлле, которая была еще ребенком, теперь, когда дочь выросла, стала молодой женщиной, она для него такая же загадка, как и любой посторонний человек.
В конце концов, что он еще знает о Юлле? То, что она пригожая, стройная девушка. Хотя нет, женщина, двадцатилетняя девушка - это зрелая женщина, которая в любой день может выйти замуж. Каарин была не старше ее, а моложе, когда они... Может быть, сама Юлле и нажала на все кнопки, чтобы получить квартиру, она нужна ей, чтобы свить свое гнездо. Может, из-за квартиры ходила на прием и к министру или обращалась за помощью к Таавету. Кто знает, а вдруг Юлле не поехала в Тарту потому, что собралась замуж и надеется получить квартиру. Временной работнице никто не предоставит квартиру, и у нее не было другого выбора: или работа в министерстве, заочное отделение Политехнического института и квартира, или Тарту
Андреас почувствовал, что фантазия разыгралась Навряд ли дочь стала бы таиться, Юлле ни словом не обмолвилась о замужестве, а с чего бы ей скрывать от него такое важное событие?
Конечно, Юлле немного скрытная. Да и когда ей было поверять ему свою душу? Последние три года они уже не живут вместе, да и раньше дом для него был только местом ночлега*. Не торопился домой, даже когда позволяли служебные дела и общественные обязанности. Дома его ждало ледяное равнодушие Наймы или обрушивалась лавина ее упреков. Упреки и грызня изводили его, взвинченные работой нервы не выдерживали, вот и 'вспыхивали ссоры. Жена тоже работала, и у нее нервы были не стальные, и они лопались. Жили вместе из-за детей, хотя именно из-за них и должны были бы разойтись по крайней мере лет десять тому назад. Сразу после того, как узнал, что Найма посылает на него жалобы. Нет доверия, нет и семейной жизни. Тогда возникает подозрение, идут обвинения, бесконечные упреки и ссоры, тогда начинается взаимное мытарство. Желая пощадить детей, они уродовали их детство. Вообще он женился сгоряча, больше со злости к Каарин, чем по глубокому влечению к Найме. При первых ссорах он надеялся, что со временем лучше станут понимать и ценить друг друга, мало ли семей, где взаимная привязанность усиливается с годами. Он не должен был ехать в Руйквере, надо было ему отказаться от должности волостного парторга, может, тогда их семейная жизнь и сложилась бы иначе. Найма оказалась прямо-таки болезненно ревнивой; к сожалению, он не мог тогда предвидеть, что это влечет за собой. Но едва ли он и тогда бы стал возражать, если бы все и предвидел. Свой дом он никогда не представлял себе мещанским гнездышком. Семейная жизнь не должна определять всего остального. Даже при том, что Найма была уже беременной. Он считал себя бойцом партии, а боец не увиливает от "боя, волны классовой борьбы были в то время в деревне на самом гребне. Он надеялся, что Найма после рождения ребенка приедет в Руйквере, но она не поехала. Отсюда и пошли взаимные упреки. Жена винила его за пренебрежение к семье, за то, что он не хочет жить вместе с ними, что семья стала для него обузой. Он же настаивал, чтобы Найма с ребенком переехала к нему в Руйквере. Ради Наймы и ребенка он привел в порядок старый, заброшенный дом. Сейчас, на больничной койке, Андреас спрашивал себя, а ринулся бы он от Каарин в те леса и болота. Только Каарин наверняка поехала бы с ним. Но даже Каарин не смогла бы заставить его остаться в Таллине, ее отсутствие в Руйквере он, правда, ощущал-бы острее. К Найме он остыл быстро, по совести говоря; на почту, к Эде, его тянуло больше, чем в Таллин.
Хотя Найма при детях говорила о нем только плохое и начала восстанавливать их против него, с Юлле они обходились хорошо. Куда лучше, чем с Андресом, который с годами все больше чурался его. Иногда Андреасу казалось, что сын даже ненавидит его. В такие минуты он вспоминал об эдиповом комплексе и возлагал надежду на то, что со временем завоюет расположение сына, Юлле не дулась и не избегала его, тянулась к нему, что вовсе не нравилось Найме. Они с Андресом дразнили Юлле папиной паинькой, хотя он старался одинаково относиться и к сыну и к дочери. Сын с трудом переползал из класса в класс. По мнению Андреаса, Найма испортила сына излишними ласками. Она всякий раз вступалась за него, когда он, отец, пытался приструнить сына. Юлле училась хорошо, на одни пятерки и четверки, троек почти не было. Андрес, едва перевалив за переломный возраст, стал таскаться за де-/ вчонками. Найма даже это использовала, чтобы уколоть мужа: дескать, яблочко от яблони недалеко падает - сын видит, что отец творит. Юлле была кем угодно, только не ветреная голова. Андреас считал даже, что она чересчур много сидит за книгами, и подбил ее заняться спортом. Юлле плавала, играла в теннис, попробовала немного заняться бегом и прыжками, но к спорту быстро охладела. Несмотря на замкнутый характер, дочь не раз делилась с ним своими маленькими горестями и радостями. Правда, в старших классах это случалось все реже, но тогда они жили уже отдельно. Но и раньше Юлле трудно было улучить момент, чтобы раскрыть ему свою душу. Стоило ей остаться чуть дольше наедине с ним, как Найма тут же вмешивалась, находила Юлле какое-нибудь дело. Просила кухню убрать или напоминала, что дочке нужно постирать свои чулки и белье. Для серьезного разговора дочь приходила к нему на работу. После того как он официально развелся, Юлле перестала ходить к нему, - видимо, Найма все же сумела повлиять на дочь. Но именно в последние два-три года, когда девочка вытянулась, стала девушкой, что называется, заневестилась, сменила школьную парту на рабочий стол, когда, выйдя из-под родительской опеки, стала самостоятельным человеком, отношения их должны бы были оказаться более тесными. Какое у него право упрекать дочь, даже если дело и впрямь примет самый худший оборот, ведь он предоставил ее самой себе. Сложил свои вещички в чемодан и ушел, успокаивая себя тем, что квартира вместе с ме-. белью осталась жене и детям, что посылал дочери, пока училась в школе, каждый месяц тридцать рублей и обещал помогать дальше, во время учебы в университете. Сыну он денег больше не давал, в свое время Найма испортила парня именно лишними "карманными" деньгами, двадцатитрехлетний мужчина должен обеспечивать себя сам. Он, Андреас, был плохим отцом своей дочери. И сыну тоже, за сына он тоже в ответе. Хороший отец не выпустил бы сына из рук, даже если жена и баловала бы его, во всем потакала бы ему, скрывала бы его плохие поступки, восстанавливала бы сына против отца. Он оправдывался перед своей совестью большой занятостью на работе и множеством всяких общественных поручений. И если он оказался сейчас у разбитого корыта, то пусть винит в этом только себя. Себя и никого другого. Если же искать причину причин, самый первый неверный шаг, за которым последовало все остальное, - то и тут он не может переложить ничего на чужие плечи или свалить на обстоятельства. Кто принуждал его жениться! Наймом он никогда не был увлечен так безраздельно, как Каарин. Каарин завладела им без остатка. Найма же действовала на него, как всякая другая молодая женщина, не больше того. Мало ли что Каарин выбила его из колеи. Сильный человек поступал бы совсем иначе. Он искалечил не только свою жизнь, но и жизнь Наймы, ревность лишила ее разума. Что это за коммунист, который позволяет себе пустить под откос свою личную жизнь. К сожалению, он оказался недальновиднее, слабее и мелочнее, нежели хотел быть. Человек широкой души постарался бы больше понять жену и повлиять на нее, он же возмущался и только оправдывал свое поведение. Да и это он понимает лишь сейчас, здесь, на больничной койке. Когда не может, заслонившись работой, уйти от своей совести. Когда не может убежать от самого себя, защититься привычными щитами.