Капля воды - крупица золота
Шрифт:
— Ладно. Считай, что уговорил.
В этот день, видимо, не только у Бабалы было приподнятое настроение.
Подходя к своему дому, он увидел возле него запыленный «газик». Из машины вылезли Нуры, Володя и Галя. Одеты все были нарядно, словно собрались на праздник.
Едва они успели поздороваться с Бабалы, как Нуры принялся ворчать:
— Сколько можно торчать в проклятой пустыне! У нас уж от пыли глаза ничего не видят, уши заложило. Души, мозги — и те в пыли.
— Понимаю, Нуры, это предисловие, —
— Мы проголосовали и решили скатать в город. Развлечься и просветиться.
— В город? Куда же, Нуры, в Ашхабад или в Мары?
— А разве Рахмет — не город, не крупный культурный центр?
— Гляди не заблудись в этом городе.
— Если и заблужусь, так вместе с какой-нибудь красавицей вроде Гали.
— Осторожней, Нуры, как бы Эсен Мурадов не приписал тебе моральное разложение.
— А что мне делать, если ты так и не привез мою благоверную?
— Прости, Нуры, я в Ашхабаде совсем закрутился,
— Прощу, если в этом доме ублажат мой бедный, ссохшийся желудок.
— Ты, значит, без приглашения пожаловал ко мне в гости?
— Ха, дождешься от тебя приглашения! Скорее хвост верблюда дорастет до земли. — Нуры набрал в легкие воздух и закричал — Патьма!.. Эй, Патьма-эдже!
— Зачем тебе Патьма, Нуры?
— А от кого мне еще ждать участия и помощи? От тебя? Тогда мне не доведется не то что полакомиться чем-нибудь вкусным, но и пустую кость поглодать.
Бабалы хотелось еще поразмяться в Шутливом поединке с Нуры, но в это время из дома вышла Патьма, радушно и ласково сказала:
— Здравствуй, Нуры-джан. Мой руки, плов ждет тебя.
Нуры бросился к ней, обнял, раскружил так, что с одной ноги у нее слетела туфля, а из рук выпала шумовка.
— Ай, молодец, Патьма-эдже! Ай, угодила!
Та возопила с притворным гневом:
— Отпусти, безбожник! Задушишь! Кому говорю, отпусти!
Нуры бережно поставил ее на землю, заботливо одернул на ней фартук, улыбнулся льстиво:
— Пусть вечно стоит этот мир и вечно пребудет в нем Патьма-эдже!
Он подобрал и подал ей туфлю и шумовку.
Бабалы пригласил всех в дом. Там на столе уже дымилось огромное блюдо с пловом. Бабалы втянул носом его густой аромат и блаженно прикрыл глаза.
Вскоре подошел и Эсен Мурадов.
Из уважения к Гале Бабалы и Эсен ели плов, как и она, ложками, а Нуры скатывал из риса плотные шарики и забрасывал их в рот, словно мячи. Володя, во всем следовавший примеру своего старшего друга, тоже тянулся за пловом руками.
Во время трапезы Нуры молчал — уже одно это походило на чудо. Но стоило ему утолить аппетит, выпить крепкого зеленого чая, от которого на лице выступил пот, как язык его заработал, будто колоколец, привязанный к шее бегущего верблюда.
Нуры балаболил и по дороге
Клуб строители отгрохали роскошный — таким мог бы гордиться и большой город.
Зал, где уже в разгаре были танцы, гудел, как улей, но шум перекрывали ритмично-плавные звуки музыки. В основном здесь собралась молодежь — со всех концов Рахметского участка. Оживленные лица. Модная одежда. Трудно было представить, что еще недавно у всех, как говорил Нуры, были забиты пылью и глаза и уши. Среди танцующих Бабалы приметил и ребят из Николаева — они, видно, успели уже пообжиться в пустыне. На обветренной коже лежал крепкий загар.
Бабалы и Нуры были в зале самыми «старыми» и оттого чувствовали себя неловко. Володя и Галя сразу же пошли танцевать, исчез куда-то и Эсен, а Нуры, никогда, казалось, никого и ничего не стеснявшийся, спрятался за спину Бабалы и оттуда шептал:
— Иди, начальник, потанцуй.
— А ты, Нуры-хан?
— Ай, начальник, ты видел когда-нибудь, как телята танцуют? Боюсь, у меня не лучше получится. Коленки-то уже сейчас подгибаются…
К Бабалы подошла румяная толстушка с улыбкой во все лицо:
— Товарищ Артыков, разрешите пригласить вас на танец.
Бабалы узнал ее: когда он выступал перед молодежью из Николаева, девушка еще спрашивала, может ли приехать на стройку ее мать.
Он смешался:
— Сестренка, я танцую, как медведь. Еще ноги тебе отдавлю.
— Ничего, я вытерплю! — засмеялась девушка. — Я теперь закаленная.
Нуры подтолкнул Бабалы:
— Иди, иди, начальник. Невежливо это — заставлять такую пери уговаривать тебя.
Бабалы и толстушка смешались с танцующими.
Нуры с завистью смотрел на всех из-за колонны. Музыка волнами плыла в просторном зале, девушки и их партнеры, казалось, парили, как птицы, ноги их еле касались пола, гибкие стройные тела кружились, покачивались, извивались, словно были без костей. Почему-то Нуры вспомнилась собственная довоенная юность. Он жил в ауле, подобных клубов и в глаза не видел, и самым большим наслаждением для него было — поваляться под солнышком на песке, одолеть в схватке своего сверстника или, когда мучала жажда, выдуть пиалу чистой, прохладной воды. Вот и все удовольствия тех лет…
К нему, в танце, приблизился Бабалы с веселой толстушкой, он услышал их разговор:
— Я же предупреждал, сестренка, что не умею танцевать.
— Все бы так не умели!
Когда музыка замолкла и в танцах наступил перерыв, Бабалы усадил девушку на место, поцеловал ей руку, и оба смутились.
Нуры встретил его притворно-сердитым ворчаньем:
— Правду говорят: один аллах безгрешен. А у тебя, начальник, совсем совести нет. Танцуешь с незнакомыми пери, руки им целуешь. Вай, вай, узнала бы об этом Аджап-джан!..