Капрейские ночи
Шрифт:
Бубны били монотонно и глухо. К Афалисте почти ползком подобрался чёрный балахон и воткнул кинжал ей в бок. Она затихла. Протей продолжал покрывать поцелуями уже мёртвое тело.
Из темноты возник второй балахон. Он быстро приблизился к юноше и коснулся его спины металлическим стержнем, раскалённым на конце. Тот вздрогнул, словно опомнился; вскочил на ноги, огляделся. Его безумный взгляд остановился на бездыханном теле Афалисты.
– К мрачным теням отлетела...
– его голос перешёл в хрип и он умолк.
Балахону пришлось ещё раз прижечь его, чтобы он продолжил:
– Отлетела... любовь
Завыла труба. На сцене возник вестник с иссиня-бледным помертвевшим лицом. Он стоял у края сцены; свет пламени едва дотягивался до него.
– Явились царя Иллианта посланцы, - дрожащим голосом, запинаясь, проговорил он.
– Дом окружён, и тебя они ищут, чтоб смерти жестокой предать.
Он бросился бежать по сцене, но на противоположном её конце ему навстречу выступили три суровых бородача в боевых доспехах. Бородачи наставили на него копья; он взвизгнул и вильнул в сторону, как заяц, но те оказались проворнее: одно из копий вонзилось ему в бок, двое других проткнули ему спину. Вестник упал, захлёбываясь кровью. Бородачи скрылись в темноте.
– Здорово они его, - восхитился Гай.
– А парень чего ждёт? Пусть закалывается быстрей, не то ему же хуже будет!
Протей подобрал с пола окровавленный кинжал. Оглянулся на зрителей. Он словно хотел кого-то разглядеть среди них, но ему мешали слёзы. Бубны едва рокотали.
– Мертва она... Я следовать за ней к Харону должен...
– шепот его вдруг сменился пронзительным криком: - Мрак на глаза мне спадает! Вижу ворота владений Аида!
Не сводя глаз с Афалисты, он согнулся и поднёс кинжал к груди. С минуту он медлил. И вдруг зажмурился и ткнул себя остриём в грудь. Тонкий крик, едва начавшись, заглох в горле.
Гай зааплодировал. Тиберий сбросил с колен ребёнка и откинулся в кресле. Голова его поникла, из глаз катились слёзы.
– Прекрасно, - шептал он.
– Трогательно и прекрасно... Жаль, что это так скоро кончилось...
Бубны били всё время, пока Протей агонизировал. Когда он замер, к ним присоединились флейты, затем свирели и арфы. По струнам ударил кифаред.
На сцену выбежали полуобнажённые девушки, накрыли тела любовников пурпурной тканью и начали танцевать. Чтец громко декламировал заключительные стихи.
– Какая полнота чувств, какая любовь, - шептал Тиберий.
– Такого даже в Элладе не покажут, - поддакнул Гай.
– Я смотрю сцену гибели Афалисты в который уже раз...
– Тиберий вдруг задумался.
– А в самом деле, в который?
– Он знаком подозвал к себе распорядителя.
– В который раз я смотрю эту сцену?
– С сегодняшним представлением будет тридцать пятый, - ответил тот.
– Тридцать пятый... А кажется, что в первый. Каждый раз как будто смотрю новую трагедию. Да, да, как будто новую...
– Актёры хорошо играли, - сказал Гай.
– Они не играли. И никакие они не актёры.
– Не актёры?
– Гаю было всё равно, но чтобы поддержать разговор, он сделал вид, что удивлён.
– Никогда бы не подумал. Отлично играли!
– Среди актёров невозможно подобрать двух молодых и красивых, которые бы по-настоящему любили друг друга, - сказал Тиберий.
– Если бы это было так просто, я наслаждался бы сценой гибели Афалисты и Протея каждый день.
Он жестом подозвал к себе Артемизиса. Тот помог ему подняться, и они двинулись вверх по каменной лестнице амфитеатра, а затем по дорожке, уводившей в заросли миртовых деревьев. Гай, факельщики, слуги, воины, музыканты и остальная свита последовали за ними.
– Только влюблённые не играют, а живут на сцене, - идя, говорил Тиберий. Белая туника на его груди была испачкана кровью; большие глаза глядели перед собой не мигая.
– Только влюблённые могут показать настоящее живое чувство, а не один только животный страх смерти. Последние минуты их жизни всегда трогают... Меня каждый раз прошибает слеза, когда смотрю на их гибель...
– Да, они любили друг друга, это видно, - подобострастно закивал Гай.
– Что тебе было видно?
– в голосе Тиберия проскользнул гнев.
– Тебе, которому никогда не доводилось любить по-настоящему? Что ты можешь знать о любви! Тебе знакомо только плотское наслаждение, в котором нет ничего возвышенного!... А эти двое - любили. Любили так, что захватывало дух... Весной я видел в этой трагедии гибель двух любовников. Кажется, их привезли из Антиохии... Так они устроили такое безумство, что я рыдал. Я потом три ночи не спал...
Процессия вышла на открытое пространство, откуда открывался вид на море. Здесь тоже стояли раскрашенные статуи, и Гай ждал, что сейчас они сойдут с постаментов и начнут танцевать. Но статуи не сдвинулись с мест, зато откуда-то выбежали полуголые юноши и девушки, улеглись на траве справа и слева от дороги и тут же приступили к любви.
Тиберий не обращал на них внимание, весь погружённый в себя; возможно, он ещё переживал увиденное на сцене. Зато Гай то и дело останавливался и глазел на ближайшие парочки.
– Вот эти наверняка любят друг друга, - сказал он.
– Животная похоть, не более, - отозвался Тиберий, мельком глянув на лежащих.
– Будь среди них влюблённые, их сразу задействовали бы в трагедии об Афалисте... Нет, это всего лишь похоть, а не любовь.
– Их тут много.
– Молодёжь позволяет мне отсрочить приход Таната. Общение с молодостью, свежестью, красотой юных тел будит во мне жизненные силы. В Риме, где красоты нет, я бы давно умер. Красоты нет не только в Риме, её нет нигде, кроме этого маленького острова. Лишь здесь, среди юности и красоты, я могу жить. Среди прекрасных вилл и садов я наслаждаюсь ласками юных тел, стихами греческих поэтов и красотой старинных статуй... Недавно мне доставили юношу, точную копию статуи Праксителя, которой я готов любоваться часами... Теперь они стоят вместе, в одной позе - один изваян из бронзы, другой дышит жизнью... Только одно небольшое отличие мне досаждает...
– Тиберий поморщился.
– У живой статуи надо бы укоротить пенис. Пожалуй, я прикажу сделать это...