Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с "Нарцисса" (Сочинения в 3 томах. Том 1)
Шрифт:
Нигде дни, недели, месяцы не уходят в прошлое так быстро, как в открытом море. Они словно остаются за кормой так же незаметно, как легкие пузырьки воздуха в полосе белой пены, бегущей по следу корабля, и тонут в великом безмолвии, в котором проходит судно, как волшебное видение. Уходят дни, недели, месяцы, и только шторм может нарушить эту размеренную жизнь на корабле.
Но колдовское очарование монотонности, которое как будто сказывается даже и на голосах и движениях людей, сразу исчезает, когда на корабле узнают о близости земли.
Тут душа капитана снова приходит в смятение. Но теперь он не ищет уединения, не склонен сидеть запершись в тесной каюте, безучастный ко всему, и знать лишь радости утоления своего здорового аппетита. Когда начинаются приготовления
Но эти два случая были, собственно говоря, патологические и единственные в моей морской практике. В первом случае жадная потребность в возбуждающих средствах возникла просто от душевного беспокойства, и я не решился бы утверждать, что капитан в какой бы то ни было степени утратил из-за этого свои качества опытного моряка. Момент был очень тревожный: земля оказалась неожиданно близко и не там, где ее ожидали, а погода к тому же была пасмурная и дул сильный ветер. Сойдя вниз к капитану, так как мне нужно было с ним поговорить, я имел несчастье застать его как раз в ту минуту, когда он торопливо откупоривал бутылку. Должен признаться, это меня порядком испугало: я хорошо знал болезненную обидчивость моего капитана. Мне удалось отступить незамеченным, и затем я вошел снова, нарочно как можно громче стуча сапогами по лесенке, ведущей в каюту. Но если бы я не был невольным свидетелем этой сцены, ничто в поведении капитана в течение следующих суток не вызвало бы у меня ни малейшего подозрения, что нашему капитану иногда изменяет мужество.
Совсем иначе было с бедным капитаном Б. Тут спиртное не играло никакой роли.
В молодости у капитана всегда, когда судно подходило к берегу, начиналась жестокая головная боль. Когда я познакомился с ним, ему уже перевалило за пятьдесят. Этот невысокий, плотный мужчина, важный, даже, пожалуй, немного чопорный, поражал меня своей образованностью. Менее всего похожий с виду на моряка, он, несомненно, был одним из лучших капитанов, под начальством которых мне выпало счастье служить. Родом он был, кажется, из Плимута, сын сельского врача, и оба его старших сына изучали медицину. Б. командовал большим лондонским судном, имя которого в свое время было довольно широко известно. Я безмерно уважал капитана Б. и потому с особым удовлетворением вспоминаю его последние слова при прощании со мной после полутора лет плавания,
Это было в доках Данди, куда мы доставили груз джута из Калькутты. В то утро мы получили расчет, и я пришел на пароход забрать свой сундучок с вещами и проститься. Капитан со свойственной ему немного высокомерной учтивостью осведомился о моих планах на будущее. Я ответил, что сегодня дневным поездом еду в Лондон держать экзамен на чин капитана. Я прослужил уже достаточно времени, чтобы получить диплом. Капитан Б. похвалил меня за то, что я не теряю даром времени, и проявил к моим делам такой явный интерес, что даже удивил меня. Затем встал со стула и сказал:
— А вы уже наметили себе судно, на котором хотели бы плавать, когда выдержите экзамен?
Я отвечал, что у меня пока ничего нет на примете. Он пожал мне руку и произнес памятные слова:
— Если окажетесь без работы, помните, что пока у меня есть корабль, на нем для вас всегда найдется место.
Вот самая большая похвала, какую может услышать от капитана его штурман, когда плавание
Когда мы прибыли в Данди, миссис Б. уже оказалась там — ожидала мужа, чтобы увезти его домой. Они поехали в Лондон тем же поездом, что и я. К тому времени, когда я сдал экзамен, корабль успел уйти в новый рейс без своего капитана, и, не попав на него, я отправился навестить бывшего начальника. Это единственный из моих капитанов, у кого я побывал в гостях. Он уже не лежал в постели и, объявив мне, что «совсем поправился», сделал несколько неверных шагов мне навстречу, когда я вошел в гостиную. Было очевидно, что ему не хочется отплывать из этого мира в тот единственный рейс с неизвестным маршрутом, который делает в своей жизни моряк.
Все было очень мило — просторная солнечная комната, окно-фонарь, у окна глубокое кресло-качалка с подушками, со скамеечкой для ног, бесшумные и внимательные услуги пожилой кроткой женщины, которая родила ему пятерых детей, а жила с ним под одной крышей вряд ли полных пять лет из тех тридцати, что прошли со дня их свадьбы.
Была здесь еще и другая женщина, в простом черном платье, совсем уже седая. Она сидела на стуле очень прямо и что-то шила, поглядывая украдкой на капитана. За все время моего визита она не вымолвила ни слова. Даже когда я отнес ей чашку чая, она лишь молча кивнула мне головой с тенью улыбки на крепко сжатых губах. Это, вероятно, была незамужняя сестра миссис Б., которая пришла помочь ей ухаживать за больным.
Младший сын, мальчик лет двенадцати, непоседа и, видимо, страстный любитель крикета, с увлечением рассказывал о подвигах Грэйса. Видел я и старшего сына, новоиспеченного врача, который увел меня в сад покурить и с важностью ученого специалиста, но в то же время с искренней печалью бормотал: «А аппетита у него все нет и нет! Не нравится мне это, совсем не нравится».
Последнее, что я помню, — это как капитан кивал мне головой из окна, когда я обернулся, закрывая за собой калитку.
Посещение умирающего оставило в моей душе глубокое впечатление. Я не знаю, как назвать смерть — прибытиемв гавань или уходомиз нее. Но этот морской капитан, сидевший в глубоком кресле, по временам смотрел перед собой тем пристальным, напряженным взглядом, каким глядит командир судна, направляя его к берегу. На этот раз он не говорил со мной ни о моей будущей службе, ни о судах, ни о том, что собирается опять в плавание. Нет, он рассказывал о своей прошлой жизни, говорил много, но отрывисто, как все капризные больные. Видно было, что женщины беспокоятся за него, но они молчали, не мешая ему говорить, и из этой нашей беседы я узнал о нем больше, чем за все полтора года совместного плавания. Узнал, что он «отслужил срок» у знаменитой Компании медных рудников, делая рейсы между Суонси и чилийским побережьем, — вывозил уголь и ввозил медную руду. Ходил в оба конца с тяжелым грузом, словно бросая вызов великим морям за мысом Горн. Задача эта под силу лишь очень стойким судам и была хорошей школой выносливости для моряков Запада. Этой (давно уже несуществующей) Компании служила целая флотилия барков с медными днищами, с такой прочной деревянной обшивкой и шпангоутами, с такой прекрасной оснасткой, какую вряд ли когда-нибудь можно было увидеть у других судов, и с закаленным экипажем под командой молодых капитанов.