Карабарчик (изд.1952)
Шрифт:
— Кам 11 Каакаш велел привести к нему белую кобылицу, а то злой дух пошлет на наше стойбище несчастье.
— Мало он от нас баранов угнал? — Горбатый Кичиней вскочил на ноги. — Он обманщик!
— Где возьмем белую кобылицу?
— Надо просить кривого Яжная, — раздался голос пастуха Дьалакая.
— Иди проси, а с нас хватит, — отозвался Амыр. — Мы и так не можем снять с себя его сети.
Темир вскочил на ноги. Схватив висевшее на стене ружье, крикнул гневно:
11
Кам,
— Кто первым пойдет к Яжнаю — черному сердцу, тому смерть! Проживем без кама и Яжная! — Помолчав, заговорил мягче: — Недавно я встретил в тайге русского, он мне сказал: «Скоро, охотник, будут большие перемены». — Темир окинул внимательным взглядом собравшихся. — Карабарчик — хороший знак. На Алтае настанет весна…
Наступил конец февраля — месяца больших морозов. Нужда железными клещами охватила стойбище. Хлеба не было, и большие плоские камни — серые паспаки, на которых когда-то женщины растирали зерна ячменя, точно могильные памятники стояли в углу бедных аилов.
Коровы не телились, и высохший борбуй 12 сморщился, как старый опёнок.
В один из таких дней в аил Мундуса забрел слепой Барамай. Вынул трубку с длинным черемуховым мундштуком и, поковыряв в ней пальцем, вздохнул. Табаку не было.
— Внучка Чейнеш умерла. Эрдине в горячке. Молока нет, сыра нет, кушать нечего, — сказал он печально.
Из темных глазных впадин старика выкатилась слеза.
Кряхтя, Мундус поднялся, снял с полки коробку из темной жести и высыпал на ладонь Барамая последнюю щепотку чая.
12
Борбуй — кожаный мешок, где хранилось молоко.
— Что еще дать? — Посмотрел на закоптелую решетку, где когда-то лежал сыр, и, положив руку на плечо слепого, сказал со вздохом: — Сыра нет. Может, Темир принесет немного муки за пушнину, тогда дам.
Барамай засунул трубку за голенище и, нащупав дверь, вышел.
Под вечер зашел Амыр:
— Думаю идти к кривому Яжнаю. Может, немного денег даст. Весной наймусь к нему в пастухи.
— Байский рубль — что снежный ком: чем дальше катится, тем больше становится. Возьми у меня немного денег. Поправишься с нуждой — отдашь. — Нашарив несколько последних серебряных монет, Мундус передал их Амыру: — Сходи в Теньгу — купи хлеба.
Кирик с восхищением смотрел на доброго старика: «Всех бедняков жалеет!»
Прошло недели две. Голод, как зловещая птица, день и ночь кружил над аилами Мендур-Сокона. Люди умирали.
Умерла старая Бактай — мать Амыра. Пластом лежала на овчинах веселая когда-то девушка Эрдине.
Однажды ранним утром на стойбище прискакал всадник. Судя по богатой одежде и коню, он принадлежал к знатному роду. Лицо всадника было обезображено шрамом, и один глаз вытек.
Соскочив с седла, незнакомец направился к аилу Мундуса. Кирик опал. Темира не было.
Опустившись возле очока 13 , приезжий вынул серебряную монгольскую трубку и, затянувшись, передал хозяину.
— Где Темир? — после некоторого молчания спросил он резко.
— На
— А под овчиной кто спит? — Одноглазый, точно ястреб, взглянул на Кирика. — Чей мальчик?
Старик замялся.
— Мой племянник, — ответил он тихо.
Богатый гость быстро вскочил на ноги и, подойдя к опавшему, грубо встряхнул его:
13
Очок — место костра.
— А ну, поднимись!
Мальчик открыл глаза и в недоумении посмотрел на приезжего.
— Ого, этого племянника я видел, однако, у Евстигнея! Это Кирик. Он убежал с заимки. Завтра же доставь его хозяину! Понял?
Мундус ничего не ответил.
— Если явится Темир, пускай придет ко мне. Скажи, что Яжнай будет ждать его на стоянке в Келее.
Пока знатный гость разговаривал с Мундусом, возле аила собрался народ.
Заслышав шаги бая, слепой Барамай вышел из толпы:
— Яжнай, я знал твоего отца, Камду. Он был добрый пастух, и когда мы были в нужде, он делился с нами всем, что у него было. Ради доброй памяти отца, помоги нам!
Яжнай занес ногу в стремя и презрительно посмотрел на притихших людей:
— Брось шутки, старый Барамай! Яжнай не любит их. — Ударив коня нагайкой, бай поскакал со стойбища.
Барамай повернул незрячие глаза к толпе.
— Кокый корон! 14 — воскликнул он и опустился на землю.
— Кокый корон! — повторила за ним толпа. Горный ветер подхватил печальные голоса людей и развеял их по долине.
Глава пятая
14
Кокый корон! — О горе!
Наступил март. Кирик по-прежнему жил у дедушки Мундуса и порой вместе с Темиром уходил в тайгу белковать.
Привычный к лошадям, он быстро научился ездить верхом и стрелять из ружья, которое подарил ему Мундус.
Правда, ружье было старое, тяжелое, но Кирик был доволен подарком.
Вечером, после охоты, укладываясь спать, мальчик обтирал ружье насухо и ставил над изголовьем, как настоящий таежник. Иногда зимними вечерами старый Мундус рассказывал Кирику сказки. За тонкими стенками аила шумела пурга, сотрясая убогое жилище. Ветер, взметая сугробы снега, яростно бросал его на стойбище, в ущелья гор, заносил все людские и звериные тропы. В аиле ярко горел костер. Его отблески метались по закоптелым стенам жилища, освещая несложную утварь и хозяев.
Темир, намаявшись за день на охоте, крепко спал на козьих шкурах.
Поджав под себя ноги, старый Мундус рассказывал сказку не торопясь.
Пурга бушевала. Дым от костра медленно тянулся к отверстию и, как бы дождавшись, когда пройдет порыв ветра, стремительно вылетал из аила. Было слышно, как ворочался на своей подстилке Мойнок.
Выйдя как-то из аила, Кирик заметил на стойбище оживление. Мужчины и подростки спешили к жилищу слепого Барамая.