Карантин
Шрифт:
– Я поеду с Флорой, поскольку она единственная больная… на данный момент. – Он пристально смотрит на меня, и я пытаюсь улыбнуться в ответ, но, кажется, выходит какая-то гримаса.
Никогда раньше я не был внутри скорой. И уж точно никогда не был там внутри носилок, огороженных пластиком, по пути на карантин с санитарами в костюмах химзащиты. Хочу сделать еще один снимок, но сложновато, когда на тебя пялятся санитары. Вместо этого отсылаю Келси тот, который сделал, забираясь на носилки.
«Как в кино!» – отвечает она и присылает удивленный смайлик. Невольно задаюсь вопросом:
Нахожу на телефоне новостной сайт. В самом низу – крошечная заметка: «Заподозрен первый случай тропической моно у пассажира американских авиалиний. Девушка-подросток и ее сосед по рейсу транспортированы на карантин в госпиталь Майами. Оба – ученики старших классов одной из школ Бруклина. Не уточняется, есть ли симптомы у второго подростка или его госпитализировали из предосторожности».
Мама продолжает звонить, а я продолжаю не отвечать.
Снаружи виднеются пальмы. На лицах санитаров проступают дорожки пота, когда они вытаскивают меня из скорой. Флору выгружают одновременно со мной. Я рад ее видеть, сам не знаю, почему. А потом замечаю, как они с Джои смотрят друг на друга, и чувствую себя идиотом из-за того, что сохранил ее тайну. Надо было рассказать кому-то о том, что видел… даже если бы мне не поверили и ничего бы не изменилось. Но сначала нужно прополоскать рот.
16. Флора
Меня везут по больнице, все как в тумане. Я не люблю больницы. Но, опять же, кто их любит?
Поездка на скорой была даже интересной, особенно пока Джои сидел рядом. Он рассказал мне, что больница, в которую мы едем, – одна из лучших в стране. Хотелось на пределе легких крикнуть: «Я не больна!».
Но я не стала. Джои ни разу не заговорил об Оливере, и я тоже молчала. В здании нас встретила дюжина медицинских работников, все – в костюмах химзащиты. Прямо как на базе, эти тоже были на удивление спокойны, и я даже немного расстроилась, что все не столь хаотично и возбуждающе, как я себе представляла.
Мы наконец останавливаемся в коридоре. Палата справа и палата слева просматриваются насквозь, потому что их стены из прозрачного стекла выглядят как декорации к фильму.
Каталку поворачивают к правой комнате и провозят через пластиковый шлюз, а затем в саму палату. Штора между кроватями распахнута. Санитары доставили в палату вторую каталку. Меня подвозят к постели, разворачивают, и я вижу, как Оливера на его каталке подвигают ко второй койке. Его глаза такие же огромные, как и раньше. Переместить нас с каталок – целое дело, и очевидно, что один из санитаров вообще не хочет иметь с нами ничего общего, околачиваясь где-то позади, но его подталкивают другие врачи. Он морщит нос под костюмом химзащиты. Мне не нравится, как он на меня смотрит.
Все разговаривают на медицинском жаргоне, словно иностранцы. Я смотрю на них, как в кино. Оливер тоже наблюдает за происходящим.
Санитары перекладывают меня на постель с тонким матрацем и собираются уйти. Никто ничего не говорит, даже Джои.
– Стойте! – кричу.
Одна из них поворачивается, как будто удивленная тем, что я разговариваю.
– Что нам теперь делать?
Она смотрит на остальных врачей и медсестер, некоторые пожимают плечами.
– Ну, как видите, – говорит она, обводя комнату жестом.
Одна из медсестер коротко смеется, и я, заставив себя улыбнуться, отвечаю так мило, как только могу:
– Супер, спасибо.
Джои вновь смотрит на меня с сочувствием, и я ощущаю себя пациентом больницы. Приходится напомнить себе, что я и есть пациент.
Все выходят через пластиковый шлюз и снимают свои костюмы. Через стекло я наблюдаю, как они идут по коридору, и почему-то вновь чувствую разочарование. Мне до сих пор кажется, что это должно происходить намного живее. На фоне обязана звучать бодрая панковская композиция. Но все выглядит таким спокойным.
Взбиваю подушки чуть более яростно, чем необходимо, и, закончив, встаю с постели. Оливер бессмысленно пялится в телик на своей стороне палаты. Он прикручен к потолку, прямо как мой, и я невольно задаюсь вопросом, можно ли украсть что-нибудь из больницы. Вдруг понимаю, что мы впервые остались наедине. Хотя это трудно назвать «наедине», когда стены полностью прозрачны, а мимо постоянно проходят врачи, сестры и другой медперсонал.
Пока смотрю на него, в голове снова проносится наш поцелуй. Нельзя не отметить, что его губы мягче, чем я ожидала. Он кажется таким встревоженным, колючим и резким, а меня удивила податливость этих губ. Потом я вспомнила, как он тут же отстранился, словно я была ядовита. Скоро он расскажет кому-нибудь, как я симулировала жар. Снова взбиваю подушку.
Оливер отводит взгляд от телика, и я понимаю, что тот даже не включен.
– Обязательно это делать?
– Извини, но губки для мытья посуды толще, чем эта подушка.
– Ну, мы в больнице. На карантине в больнице, если ты вдруг…
– Оливер, прости, – почти на автомате говорю я. Всю жизнь мне приходится извиняться, повторяя «прости» за самые разные вещи. Но даже не представляю, за что конкретно извиняюсь сейчас, если уж на то пошло. Он пропустил какую-то вечеринку в Бруклине и не повидался с девчонкой. Большое дело. Мир от этого не остановится. Я даже немного сомневаюсь, что эта девушка знает о существовании Оливера. Совсем немного. Интересно, кто она? Кто-то из школы? Богатая соседка? Дочь друзей семьи?