Караван в горах. Рассказы афганских писателей
Шрифт:
Староста сунул руку в карман жилетки. Халек, смуглый и костлявый парень, с узкими косыми глазами, в продолжение всей беседы тупо глазевший по сторонам, к разговору не прислушивался, его дело было простое: вязать и резать. Поэтому, когда староста сказал: «Идем!», он, не заставив себя ждать, послушно вскочил и вытянулся. Итак, было решено, что председатель деревенского кооператива Голь Мохаммад будет повешен этой же ночью.
— Подождите внизу, я сейчас! — бодро сказал староста, когда все вышли в коридор, и заглянул в одну из комнат. Там было темно.
— Ишь, раздулся, ровно телок холощеный, старая гадина! Пойти-то ты пойдешь, а вот вернешься ли?
Староста открыл дверь в другую комнату. Мунэса еще не спала. Взяв с кровати шерстяное одеяло, староста сказал:
— Я в Верхнее поместье схожу. Старуха дрыхнет. А с тобой мать Ханифа посидит.
Мунэса побледнела:
— Так ведь ночь на дворе?
Староста мотнул головой:
— Нам теперь что день, что ночь — все едино. — И вышел из комнаты.
Мунэса проводила его до лестницы. Сойдя вниз, староста задержался на последней ступеньке и, задрав голову, посмотрел на стоявшую наверху жену.
— Мать Ханифа сейчас пришлю, погоди! Огонь в доме не гаси, пусть горит!
Во дворе его поджидали остальные.
— Мать отправь наверх! — приказал он Ханифу.
Ханиф ушел в дальний угол двора и быстро вернулся.
Оттуда, держась руками за поясницу, показалась скрюченная старуха. Мужчины следом за старостой направились к воротам.
Месяц уже добрался до середины неба, но в переулке, по которому они шли, была кромешная мгла. Сосредоточенно глядя под ноги, они спешили, нарушая торопливыми шагами спокойствие ночи. Когда выбрались из переулка, староста, завидев дверь кузнеца Керима, спросил Ханифа:
— Керим-кузнец что говорил?
Ханиф, даже в ночной темноте отчетливо видевший злой огонек в глазах у старосты, коротко буркнул:
— Не радовался.
Староста повеселел:
— Один грош — деньги, а два гроша — клад. Мы и вчетвером — хоть куда, а впятером нам и вовсе цены не будет. Пошли, захватим Керима, он человек достойный! — и свернул к дому Керима. У Ханифа екнуло сердце. Когда подошли к дверям, староста, ткнув пальцем в Ханифа, приказал: — А ну постучи!
Стукнув в дверь колотушкой, Ханиф прислушался. Немного погодя, женский голос за дверью спросил:
— Кто там?
Ханиф приник к щели:
— Это я, сестрица, Ханиф. Скажи Кериму, чтоб вышел! Дело к нему есть у господина старосты.
С минуту женщина молча стояла за дверью. Затем послышались ее удаляющиеся шаги.
Укрывшись в тени под стеной, староста обдумывал предстоящее дело. Прождав несколько минут, показавшихся ему часами, и видя, что от Керима нет никаких известий, он недовольно зыкнул на Ханифа:
— Ты что, уснул что ли? Стучи! Где они там?!
Ханиф стукнул опять, сильнее. Жена Керима отозвалась сразу, как будто все это время простояла за дверью:
— Нету Керима, в Верхнее поместье пошел. Сегодня не вернется.
Мир вокруг старосты потускнел.
— До вечера дома был, а сейчас вдруг ушел? Какого черта?! Скажи, староста зовет…
Жена Керима, запинаясь на каждом слове, стала оправдываться.
— Да был бы он дома, господин староста, он бы в лепешку разбился, а вышел… А что не вышел, — стало быть нету его, — в Верхнее поместье ушел. Сегодня уж не придет.
«Ах ты цыганское отродье! — подумал староста. — Землю получил, так теперь сам в ханы метишь?! Ну смотри…»
Делать, однако, было нечего.
— Пошли! — сказал он своим спутникам. — Видно, и впрямь его нет. — И они снова двинулись в путь.
Они уже миновали площадь, когда дверь дома Керима приоткрылась и жена шепнула кузнецу:
— Ушли. Нет никого.
Керим, выглянув на улицу, тихо сказал:
— Дай бог, чтоб у Голя все обошлось, он там сейчас один-одинешенек. — И взял дверь на цепочку.
В проходе между садами, шагов за триста от дома кузнеца, староста и его сообщники остановились перед решетчатой калиткой какого-то сада.
— Это сад Мобаррак-Шаха? — спросил у Ханифа староста.
— Он самый.
— Покричи! Посмотрим, есть там кто… — велел староста.
— Шаме! — крикнул Ханиф.
— Кто там? — отозвался из темноты чей-то голос.
— Это полоумный Абдаль, — шепнул Ханиф.
Староста откликнулся:
— Я это, сынок, староста. Иди сюда, дурачок!
Абдаль подошел и, поглаживая рукой бритую голову, сказал фальцетом:
— Доброго вам здоровья! Зачем пожаловали?
— Мы к Надэру, — ответил староста.
— Ладно, — сказал Абдаль, немного подумав. — Побудьте здесь! — И ушел.
Через минуту-другую он вернулся и молча отпер пружинный замок. Они вошли и, пройдя в конец сада вслед за Абдалем, очутились в каком-то сарае, где, сидя на топчане, лакомился миндалем нечесаный мужчина лет тридцати. Староста, который всю дорогу гадал, что же представляет собой новый деревенский «командир», и которому так не терпелось взглянуть на этого «святого борца за веру» и познакомиться с ним, теперь, увидев перед собой Рахима, завзятого нардиста и пройдоху, так изумился, будто увидел живого дьявола. Удивленно вскинув брови, он обрадованно воскликнул:
— Вот те на, Рахим! Какими судьбами?
Тот, оглядев их с головы до ног, сухо сказал:
— Меня зовут Надэр. И в детстве так звали… Так чем могу служить, господин Кемаль-эд-Дин-хан?
Недоумевающий староста подал ему бумагу, которую достал из кармана. Повертев ее в руках и внимательно изучив все печати и штампы при свете «летучей мыши», Надэр спросил:
— Больше с вами никого нет?
— Нет, — ответил староста.
— Мне говорили про шестерых. Где еще двое?
Тон Надэра был холодным и пренебрежительным. Старосте это не понравилось. Он не привык, чтобы с ним разговаривали подобным образом. Но деваться было некуда, и, пожевав губами, он вежливо возразил: